Буквально. На днях ко мне подослали проститутку, которая прицепилась ко мне в ресторанчике „Пицца Хат“. Еще в очереди я поймал внимательный и злой взгляд маленьких глаз. И я попался. Почти. Потому что в последний момент, а случился этот момент через несколько дней, я не стал ее еб…ь, не стал, что-то меня остановило, почти в одном мгновении от… Она была всем хороша, она была умна, изощрена, остра и привлекательна, сильна и решительна, проницательна и самолюбива, у нее не было главного – она мне не доверяла, и это ее выдало с головой. Есть в политике такое понятие – агент влияния. Она была – агент влияния сил, с которыми я борюсь всеми имеющимися у меня средствами.
Смешно, правда. Но почему бы и не такой быть правде. Тем более, что они уже подслушивают мои разговоры, перлюстрируют мои письма. Зачем, и кто они? Не важно. Я догадываюсь, почему они хотят меня уничтожить – но наверняка не знаю. Они меня не понимают.
Пока, радость».
«Страшно. Впрочем, я никогда не узнаю, что в письмах моего отца вымысел, плод гениального воображения, что страх, реакция на угрозу насилия. И кто эти насильники, которые никак и никогда не проявились в нашей с мамой жизни. С каждым письмом на меня наваливается напряжение. Перехватывает дыхание. Мысли замедляются. Трудно мне. И я уже не знаю, чего я хочу и что такое разворачивается предо мной».
«9 июля 1996 г. Знаешь, чего я хочу? Хочу каждый день видеть тебя, хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой, хочу готовить тебе мясо (обязательно с кровью) и печь в духовке ватрушки, хочу знать, над чем ты работаешь и что пишешь, хочу зашивать тебе беретки, и гладить рубашки, хочу разговаривать с тобой, хочу, чтобы ты ругал и хвалил меня, хочу путешествовать с тобой и покупать что-нибудь, хочу пить с тобой вино, смотреть как ты надеваешь пиджак, слегка встряхнув его сперва, хочу чувствовать тебя и таять от нежности твоих прикосновений. Как это, однако, не ново, все влюбленные женщины, во все времена, вероятно, хотели того же самого.
Я не согласна с тобой, что хотеть счастья – значит искать рая на земле. Мне больше по душе то, что ты раньше говорил о счастье. Например, о противостоянии „своей гениальностью миру“. Или я все не могу расстаться с былыми иллюзиями? Но разве это не счастье – знать, что твои чувства взаимны, что самый любимый, самый близкий человек на свете любит тебя?!
Передо мной твой долгожданный подарок: эта маленькая черная книжечка. Я сразу же поняла название на корешке (что-то типа „Библейских песнопений“) и лишь потом поняла, на каком языке это написано – на эстонском! А некоторые слова понятны, конечно, лишь из-за сходства с финским. Забавно, да? Но я думаю, что на немецком я бы поняла немногим больше. Да ведь это и неважно, на каком языке, главное, что стало теплее на душе. Она такая хорошенькая, что не хочется выпускать из рук.
Знаешь, „бабье лето“ по-немецки – это „лето старых баб“ (но не дев). Смешно. Да и не скоро. Мне всегда интересно находить соответствия между устоявшимися образными выражениями в языках, описывающими между тем вполне конкретные явления и стороны жизни. Иногда обнаруживаются неожиданные грани смысла. Мы заказали к дню рождения Матильды уникальную вещь – первый лексикон немецкого языка, составленный братьями Гримм, в 32 томах. Это ее мечта. Я и сама уже не дождусь, когда смогу „подержать в руках“ эти тома, попробовать перевести толкования и этимологию каких-нибудь интересных мне слов.
Часто поражаюсь: мы вроде бы живем в одном временном срезе, она вполне современная женщина, но то, что для меня уже стало историей, довольно отвлеченным именем – для нее живо и связано с личным опытом. Она, например, как-то в Париже столкнулась на выходе из театра с Сэмюэлем Беккетом и поздоровалась с ним. Те несколько секунд были столь впечатляющи, что я даже сейчас, по ее рассказу воочию увидела его таинственный силуэт. Матильда ходила на лекции Хайдеггера, просто интереса ради, изучая географию, и знакома с его сыном.
Любимый мой, как же я хочу, чтобы ты приехал ко мне, и как можно раньше, слышишь? Я все понимаю, но ведь сердцу не объяснишь. Я ведь люблю тебя, ты знаешь это? Потому не могу обижаться на тебя всерьез, хотя иногда (очень редко, правда) и хочу.
Целую тебя, милый».
«Время – это сон, в котором события происходят в вольном порядке. Сейчас время сна идет к началу событий. Скоро-скоро развязка. Я уже слышу аромат развязки. Я уже слышу грядущий вой. Но это же сон?! В котором все можно, и даже раньше времени осознать ожидаемый конец».
«10 июля 1996 г. Сон под утро. „Я получил плотный квадратный конверт, письмо от тебя. Вскрыл, письмо на бумаге в клеточку и две квадратные фотографии. На одной тебя кто-то целует и закрывает собой твое лицо от объектива, на другой ты с обнаженной грудью держишь в руках будто ребенка, баюкаешь, но при ближайшем рассмотрении – на руках, в кружавчатых пеленках кукла, какая-то баба рядом изображает умиление, такая же издевка изнутри и в тебе, и в самой фотографии. Я никак не могу примоститься, чтобы прочесть письмо. Я почему-то и в квартире, и на оживленном уличном перекрестке, рядом со мной, мимо меня идут толпы людей, они не дают мне уединиться, причем, очень странная близость – они очевидно мешают, но не вторгаются в мою жизнь. И сверху падает снег, я еще и письмо стараюсь загородить. Одним словом, никак не могу найти удобную позу и удобное место. Нахожу. Начинаю читать письмо, которое начинается примерно так, что, мол, только я сама могу пояснить тебе то, что ты видишь.“
Прорвать время и пространство, схватить тебя между ног, всунуть туда два пальца, убедиться, что там влажно и войти в тебя, для начала очень быстро и стремительно кончить, затем, примериваясь, входить во все твои отверстия, выбирая и оскаливаясь. Немощь человека очевидна, когда ему хочется чего-то, что отодвинуто от него не только на расстоянии времени, но и по карте. Вот когда хочется владеть мудростью, позволяющей овладеть таинством постижения законов времени и механизмом вхождения в самые внутренности этого времени, и всех этих пространств, которые доступны мозгу, но недоступны физически. Путь есть еще один – стать святыми и соединить души в единое целое. Это немыслимый сегодня путь, возможно, завтра станет очевидным и простым. Я не хочу терять свою любовь и вырывать из сердца куски. Мостовые времени достаточно политы кровью сердец, убиенных или изуродованных случайно или намеренно, во имя надуманной святости, страшных и логически выверенных принципов, под названием долг и норма, и поэтому по всему я не хочу убивать святость любви. Стань мне опорой и надеждой, пересиль свои природные немощи и эгоистическую избранность, выбери все лучшее, данное тебе по крови и переданное тебе по любви и новой духовности, раскрывшейся перед тобой. Вытащи из себя самку, дай ей свободу, не сдерживай ее, и поймешь, что ты – не только и не столько самка, ты еще и, Человек, Женщина, которая готова собой жертвовать, в отличие от самки, суки.
Отказываюсь от столбцов правил и моральных стандартов, вбитых в меня на протяжении многих лет. Взламываю старость души, обновляю дух. Я иду дальше по пути развития первозданности чувств и духовных устремлений. Путь развития – не всегда путь покоя. Я виноват перед собой, я обманываю, но не себя. Я хочу видеть, слышать, действовать. Потому что последняя и окончательная правда отношений состоит в том, чтобы встретившись, не расставаться даже физически, врасти в тела друг друга, не умозрительно, на уровне чувств, а на уровне физическом, молекулярном. Но это абсурд. Научись быть шире предмета. Научись быть естественнее, но не сволочью будь, не ханжой. Научись соединять невозможное и несоединимое. Этому помогают наркотики. Вспомнил своего товарища Сергея, умершего от наркотиков. Он был талантлив, умен, мужествен, красив – он умер.
