Как и в детстве, Карен прошла за матерью через холл. Почему всегда этой дорогой? Всегда секреты: «Не говори Лизе, а то…», «Я делаю это для тебя, но пусть папа ничего не знает», «Если я расскажу тебе, обещай, что мама не узнает…». Карен была просто больна от всего этого.
Они вошли в спальню. Кровать была забросана одеждой из принадлежащего Белл гардероба, которую она сортировала и раскладывала с маниакальной заботливостью, пересчитывала и нумеровала пуговицы, выворачивала наизнанку, удаляла складки. Карен, не замечая ничего, повернулась к матери. Она не позволит Белл управлять собой или погасить ее гнев.
— Ты лгала мне, — повторила она. — Ты говорила, что я была удочерена.
— Да, ты была удочерена, — сказала Белл.
Карен едва могла поверить своим ушам. То ли пока они шли, то ли от присутствия своих любимых вещей, Белл сумела собраться и выглядела уверенной. В ее голосе уже слышалась защищенность. И вместе с тем голос звучал скорее властно, чем оборонительно. Она уже не держала себя за локти, руки лежали на бедрах. Неужели она собирается отрицать то, что для Карен стало очевидной реальностью? На этот раз никаких двусмысленностей. Даже у Белл не хватит ее нахальной самоуверенности, чтобы выбраться из этой ситуации. Белл на мгновение посмотрела мимо Карен на трельяж, отражающий их обеих.
— Арнольд удочерил тебя. У меня есть бумаги, доказывающие это.
У Карен буквально отвисла челюсть. В самом важном разговоре их жизни Белл хочет отделаться подобным софизмом? Как долго она будет избегать правды и признания в своей низости?
— Мы говорим не о моем отце, ты знаешь это, — сказала Карен.
— Когда я говорила, что ты была удочерена, это не было ложью.
— Так то, что я всю жизнь видела в тебе приемную мать, это анекдотическое недоразумение, а не сознательный грех? Значит, все в порядке.
— О чем ты говоришь? — сухо спросила Белл. — Ты что, стала католичкой?
— Прекрати, Белл. Ты знаешь, о чем речь. Почему ты не говорила мне, что ты моя настоящая мать? Почему ты позволила мне думать, что не ты моя мать?
Белл раздраженно схватилась за голову.
— Я всегда говорила тебе, что ты моя дочь. Я всегда обращалась с тобой как с дочерью. Когда я говорила иначе? Никогда. Я никогда не говорила, что ты не моя дочь. Я никогда не делала различий между тобой и твоей сестрой. Если хочешь знать, ты получала больше внимания. Ты получала все, что хотела. И с самого начала ты была трудным ребенком. С самого начала ты хотела идти своим путем. И ты добилась этого. Мы переехали сюда ради тебя, мы посылали тебя в хорошие школы и летние лагеря. Разве ты была когда-нибудь голодной? Разве…
— Хватит! — завизжала Карен. — Если ты сейчас же не прекратишь, то, видит Бог, я сверну тебе шею! Мы говорим о лжи. Ты обманывала меня все время. Я думала, что ты меня удочерила. Я думала, что ты любила меня, но думала и то, что была другая женщина, которая, может быть, любила меня, а может быть, и нет, но которая родила меня. Теперь я выяснила, что не было никакой другой женщины. Была только ты. И ты не любила меня, иначе ты не отдала бы меня, не отказалась бы от меня.
— Как ты смеешь! Как ты смеешь судить меня и повышать голос!
Карен в бешенстве завращала глазами.
— Белл, прошу тебя, не думай о себе и хотя бы десять минут попытайся подумать обо мне. Я хочу, чтобы ты попыталась представить себе, как трудно расти в доме и постоянно знать, что он не твой, что ты только приемная дочь. Я не была хорошенькой, как Лиза, — потому что я неродная дочь. Мы не получали всего поровну, — потому что я приемная дочь. Ты не была достаточно любящей, — потому что я неродная дочь. И если я иногда чувствовала, что не люблю тебя, я должна была быть очень осторожной, так как я приемная дочь. Я хранила место внутри себя для настоящей материнской любви. Я должна была иметь это место в душе, чтобы выжить. И еще одно место было в моей душе — место для боли из-за того, что настоящая мать бросила меня. Я не хотела ни той, ни другой боли, Белл! Я не хотела быть пустой. Ты устроила мне паршивую жизнь. Ты не била меня, не морила голодом. Многие дети живут намного хуже. Но ты создала пустые места в моей душе. Ты сама взвалила на себя это тяжелое бремя, воздвигла стену между нами. Зачем ты сделала это? Зачем ты врала?
Карен перевела дух, потом покачала головой.
— Я не могу понять, — сказала она. — Я никогда бы не отказалась от своего ребенка. Как ты могла такое сделать?
— О, не будь такой возвышенной и не обличай меня, — прошипела Белл. — Каждый делает то, что должен делать. Раньше все было по-другому. Что ты знаешь? Мисс Деловая Женщина! Мисс Большой Успех! Мы посылали тебя в школу. Мы помогали тебе. Мы не отказывали тебе ни в чем.
Да, для других все было гораздо труднее. Но не для тебя. Это я росла на свалке. Моя мать была рабочая, она работала сдельно. Мы переезжали в конце каждого месяца, когда надо было платить арендную плату и налоги. В школу я ходила в тряпье. В тряпье! У меня никогда — ни разу! — не было приличной пары обуви, которая была бы мне впору. Я была умницей, и для школы это было хорошо, но что хорошего это дало мне? Я была достаточно умна, чтобы видеть, в какую я попала ловушку. Раньше ведь не было приличной работы для женщин. Разве я хотела работать на фабрике, как моя мать? Я ухитрилась кончить высшую школу, я умудрилась поступить в вечернюю школу для подготовки в колледж, и я выучилась, чтобы быть учительницей. Никто не помог мне. Никто для меня ничего не сделал. Я должна была выбирать — купить учебники или пообедать. Думаешь, моя мать гордилась моим желанием выбиться наверх? Она хотела, чтобы я получила работу швеи и приносила домой деньги. Думаешь, я хотела быть учительницей? Думаешь, я хотела возиться с детьми других женщин целый день? А что оставалось? Не думай, что мир раньше был похож на кино Джоан Кроуфорд. Я ни разу не встретила женщину, имеющую работу более важную, чем секретарь.
Итак, я пошла в вечернюю школу, а днем работала в универсальном магазине. В отделе, где продавалась мужская галантерея. В каждом месте я встретила по поклоннику. В вечерней школе я встретила Арнольда, который был реальным, но не романтичным: он не был богатым и красивым. А на дневной работе я встретила твоего отца. Он был из хорошей семьи и тратил за пятнадцать минут больше денег, чем я за неделю. Он пригласил меня на обед, и я пошла. Он показал мне мир, который я никогда раньше не видела. Мы ели в ресторанах за столиками, покрытыми белоснежными скатертями. Он пил вино. Не как пьяница, но каждый вечер. И он подарил мне кольцо. Я думала, что мы помолвлены. Я спала с ним. Тогда не было средств для предохранения от беременности. Ничего, что должны знать девушки. Мы полагались на мужчин. И я положилась на него. Когда я сказала ему, что беременна, он бросил меня. Ясно, что он вообще не собирался жениться на мне. — Белл засмеялась каким-то ломким смехом. — Однажды он взял меня на озеро Мичиган кататься под парусом. Когда он бросил меня, я думала взять лодку и утопиться в этом озере. Я не смогла сделать это. И я не могла никому пожаловаться. — Глаза Белл пылали от гнева. — Что ты понимаешь? Ты думаешь, что можно было сделать аборт на каждом углу, как теперь? Ты думаешь, тогда были консультации для девушек, попавших в беду? Ты думаешь, что в университете разрешили бы закончить обучение незамужней матери? — Белл опять засмеялась. — Ты не знала, как это было, а женщины моего возраста не хотят помнить. Поверь мне, мы не хотим вспоминать. Моя собственная мать, узнав о беременности, выбросила меня на улицу. Я отправилась в меблированные комнаты. Это были самые плохие из плохих комнат, и я скрывала беременность и работала так долго, как могла. А потом родилась ты, и я планировала отдать тебя для удочерения. Но, увидев тебя и подержав на руках, я уже не могла сделать это. Ты думаешь, я сделана из камня? Я держала тебя у себя, пока не кончились деньги. И тогда я вынуждена была отдать тебя на воспитание. Что мне было делать? Выхода не было, я вернулась домой, и моя мать не разговаривала со мной, да к тому же у нее были другие дети и она должна была работать. Но я никогда не простила ее. Я больше никогда не разговаривала с ней или с кем-нибудь из них.
