Дядя Слава в ослепительно белой форменной курточке крутил блестящий пенал миксера, чуть ли не подбрасывая его в воздух, и лысина его сияла, как начищенная, в свете небольших прожекторов, освещавших только его хозяйство. Он расплылся в гостеприимной улыбке, дружески закивал, едва я появилась в дверях, и пригласил жестом подойти ближе.
– Что, Танюш, сразу «Кармен» или сочком разомнемся? – спросил вместо приветствия, а когда я оказалась рядом, перегнулся через стойку и негромко доложил: – Тебя здесь спрашивали, имей в виду.
– Кто?
– Женщина в очках. Гладкая и ровная по всей длине, как ручка швабры. Если хочешь, идем, выпущу через служебную дверь.
Я благодарно улыбнулась.
– Отбой, дядя Слава. Мы с ней договорились здесь встретиться.
Он кивнул, прикрыв умные глаза, и спрятал под усами улыбку.
– Она не ушла?
У дяди Славы поднялись брови, и он коротко ткнул пальцем в сторону зала. Там, у двух сдвинутых вместе столиков, гомонила подвыпившая компания. Отвернувшись от освещенной стойки и дав глазам привыкнуть к полумраку, я разглядела между подгулявшими посетителями и Аллу, увлеченную разговором.
Я не против компаний, больших, малых и даже совсем незнакомых. В двадцать семь лет у нормального человека должно быть достаточно ума, чтобы мало-мальски разбираться в людях, не попадать впросак и не нарываться на неприятности. Это так. Но я все-таки предпочитаю наблюдать за людьми со стороны.
* * *
Когда мальчишки оказались у цели, сзади, со стороны города, послышался ослабленный расстоянием звук мощного мотора и негромкий удар, сразу после которого двигатель коротко взвыл, как вскрикнул.
– Ого! Кто-то в столб впендюрился! – воскликнул Антоха. Оба обернулись, но небольшой пологий бугор, с которого они только что спустились, напрочь закрывал от них город.
– Лезем на гору! – скомандовал Вовка. – С верхотуры поглядим, оттуда виднее будет!
Ребята по целине кинулись к овражку, сразу за которым возвышался над непаханым полем настоящий холм из старых автопокрышек, не один год свозимых сюда авторемзаводом, несмотря на жалобы деревенских жителей, на чьей земле была устроена эта свалка, зато к радости окрестных сорванцов, устраивающих здесь настоящие сражения во все времена года.
Скатившись в овраг, Вовка и Антон увязли в сугробе по пояс, а когда все-таки пробились к противоположному склону, оказалось, что взобраться по нему почти невозможно, настолько еще сыпучим был покрывавший его снег. Продвигаться пришлось, разгребая его до земли, по которой скользили подошвы валенок. Вовка, взмокший от усилий, выбрался с первого раза, а Антоха, оступившись на полпути, съехал на животе вниз, громко вопя от досады.
Как ни подмывало Вовку немедленно лететь наверх по черным «колесам», но не бросать же друга из-за какой-то машины, которая, кстати, никуда и не делась, а все еще рычала двигателем, и звук его вроде бы стал ближе.
– Хватит копаться! – крикнул Вовка замешкавшемуся на дне Антону. – Давай быстрее!
– Не ори! – ответил тот неожиданно серьезно и не поторопился на скользкий склон. – Вовка, свети сюда. Я человечью черепушку нашел.
– Чего?
Вовкина прыть куда-то испарилась, он оглянулся по сторонам, и жутко ему стало: осознал вдруг, что одни здесь, посреди зимнего ночного сумрака, а резиновая гора, в недрах которой недавно обустроили они с Антохой тайную галерею с запасными выходами, возвышалась рядом совсем уж зловеще. И еще собачий этот брех с басовым подвывом! Надо же, и не успокаивается никак! Будто и не собака вовсе, а заходится в голодной тоске тощий мохнатый оборотень из американского фильма!
– Глянь, и точно череп! Только напополам расколотый.
Антон поднял что-то над головой и помахал этим в воздухе.
– Иди сюда, Вовк, или боишься?
– Не-а! – куражом преодолев охватившую его жуть, ответил Вовка и, сжав крепче фонарик, сел на снег и съехал вниз, в безветренную тишину, где не слышно было, как взрыкивает двигатель забуксовавшей за бугром машины.
* * *
– Налей мне коньячку, дядя Слава, на палец, не более, – попросила я бармена вполголоса, и он меня услышал, хоть и отошел сейчас к другому концу стойки.
Пробуя коньяк так, чтобы только чувствовать вкус и жжение на языке, я время от времени бросала быстрые взгляды через плечо – следила за людьми у сдвинутых столиков и соображала – подойти к ним или позвать Аллу сюда.
Дядя Слава по старой дружбе принял от меня плащ в обмен на бокал своей фирменной «Карменситы», и я со своей, так сказать, выпивкой направилась к столу.
– О’кей! – услышала я, остановившись за креслом Аллы. – О’кей, девица, я тебе говорю! Ты все время забываешь, кто он такой, иначе не позволила бы себе усомниться.
Слишком громко и не слишком любезно. О чем это они толкуют, черт возьми?
Говоривший сидел напротив, но, то ли в запале, то ли во хмелю пребывая, не обратил на меня ни малейшего внимания.
– Он, Аллочка, лицо ар-рмейской национальности и таким помрет, правду я говорю?
Он перегнулся через стол и шлепнул по руке второго, сидевшего спиной ко мне, рядом с Аллой. Тот согласно дернул головой и промолчал.
– А что помрет он, это я вам гарантирую! – оратор закончил речь и захохотал. Смех его был громким и неприятным. Ничего себе шуточки!
Алла наконец почувствовала за спиной мое присутствие.
– Танюша! – обрадовалась она, поднялась и чмокнула меня в щеку.
– Кто это? – негромко спросило лицо армейской национальности.
– Моя самая таинственная и закадычная подруга!
– Раз так, пусть садится! – воскликнул оратор и широким жестом указал мне на место во главе стола.
Мне с этими людьми уже и теперь не нравилось, но Анохина смотрела на меня так умоляюще, что отвалить сразу я не смогла.
– Почему таинственная? – поинтересовалось лицо, и мне пришлось ответить быстро и самой, чтобы закрыть рот Анохиной:
– Потому что Татьяна.
– Аркадий, – тотчас представился он. Похоже на то, что хмеля в нем было не больше, чем в родниковой воде, хотя рюмка перед ним стояла пустая и в фужере жидкости было лишь на донышке.
– Значит, так, Татьяна, – оратор исправно продолжал исполнять роль лидера. – Я – Ларик, а это – Алла, Аркаша и Ольга, моя жена.
Ольга в зеленом полумраке казалась совсем молоденькой. Это была барышня с большими глазами, по-простецки зачесанными назад волосами и в свитере, похожем на мой как две капли воды. Аркаша был, пожалуй, постарше Ларика и, в противовес ему, казался непробиваемо спокойным.
– Татьяна! – произнес он медленно, будто пробуя на вкус мое имя, и замер с полуулыбкой на лице, не сводя с меня глаз.
