Уставшая стая к утру уснула. Свернувшись клубочками, волки прижались один к другому. Во сне даже звери — будто дети. Спящие не дерутся. Спящие всегда одна родня. Спящие не помнят зла. А потому спят вповалку. Греются и отдают тепло тому, кого недавно готовы были в клочья порвать. Теперь, когда холод одолел, недавний враг дороже упущенного куска. Бока греет он.
Отдельно от стаи спал лишь белолобый. Он не знал, зачем так поступает. Не мог попять он также, почему стая, едва он пытался прилечь рядом, начинала рычать. Почему волчицы позволяли обнюхивать себя любому, а его встречали клацаньем клыков. спящие обычно просыпались, едва он оказывался рядом. Они признавали его, терпели, но лишь на расстоянии. Белолобый не понимал, что белое пятно и враждебный стае запах внушали к нему отвращение собратьев. Запах собаки хуже метки на лбу злил всю стаю, вряд ли понимавшую причину своей вражды. А время шло, на пользу взрослевшим волкам и во вред вожаку.
Однажды, в холодных сумерках, когда продрогшая стая расправившись с хромым оленем, спала сытым сном, белолобый вдруг услышал протяжный голос. Он поднимался от земли к темнеющему небу, будто хотел раздвинуть тучи. Он летел над тундрой легким ветром, радуя слух и сердце. Кто-то назвал бы тот голос воем. Но для волков это была песня. Призывная и самая долгожданная. Едва заслышав ее, волки, не задумываясь, шли туда, откуда она доносилась.
Белолобый встал. Даже не оглянувшись на стаю, побежал на этот голос. Но он внезапно стих, оборвавшись на самой высокой ноте. Белолобый ускорил бег. И вскоре снова услышал песню…
Старая, облезлая волчица сидела на кочке и, подняв кверху лишайную морду, выла в ночь. Рваные уши ее торчали несуразно, шерсть свалялась на боках, живот отвис.
Белолобый шагнул к волчице, уверенный, что та обрадуется молодому вожаку. Но тут вышла луна из-за туч, и волчица вдруг зарычала, ощетинилась, загривок взъерошился остатками шерсти, глаза сверкнули зелеными молниями. Она ошалело кинулась на него и полоснула воздух зубами около уха. Белолобый вовремя отпрянул и, поджав хвост, бросился наутек.
Вернувшись к стае, белолобый долго обдумывал случившееся. Но так и не нашел объяснения своему изгнанию. Как ни странно, ему не было стыдно за свое позорное бегство от старой волчицы, обладающей таким призывным голосом, от которого сердце бьется, как при погоне. Для себя он запомнил одно: не надо доверять голосам.
Белолобый виновато обнюхал покинутую кочку. Притоптал шершавые кустики брусники, чтоб брюхо не кололи. Улегся, свернувшись в клубок, выставив навстречу ветру остроносую морду, чтоб и во сне чуять запах приближающейся добычи или врага.
Прикрыв глаза, он тяжело вздохнул, сглотнув голодную слюну. День выдался нелегким, но и не тяжелым — бока и уши целы, морда не покусана, скулы не выворочены, а голод перетерпится.
Время шло. Казалось, что вожак спит. Дыхание его выровнялось. Даже лапы подрагивали, словно и во сне он все еще продолжал гнаться за убежавшими оленями. Но их не настигнуть, они — как и сон. Были и… не стало. Но в это никак не хочется поверить. Потому не дремлют на белолобой голове жесткие, всеслышащие уши. Они никогда не спят — всегда караулят. Все слышат. Даже самые тихие, осторожные шаги. Приподняв голову, вожак понюхал воздух. Пружиня, чтоб не оступиться и не выдать себя, слез с кочки и подошел к спящей стае. Ему не нужно было будить волков, его запах быстро ставил их па ноги. Вожак молча отбежал на несколько шагов, оглянулся: стая следовала за ним, хотя не совсем понимала, в чем дело и где опасность. Белолобый отводил стаю подальше от лежки. Уж очень подозрительным показался учуянный им запах. Вожак уже знал, как пахнет в тундре каждый зверь, всякая птица. Но неведомое пахло иначе. А незнакомое всегда настораживает. Лучше вначале присмотреться, а потом решать: нападать или уйти незаметно. Обойдя «это опасное», чтоб не могло оно по запаху учуять стаю, волки стали внимательно следить за каждым шагом продвигающегося по тундре неизвестного. На нем не было шерсти, шел он на задних лапах и был невелик размерами. Волкам показался он слабым, и они решили напасть.
Вначале они стали подходить, прячась за кочками и кустами. Так бы, может, и подкрались незаметно, но уж очень проголодавшаяся волчица не выдержала и выскочила из укрытия. Стая, будто по сигналу, сорвалась следом за ней, оскалив клыки. Вожак рявкнул. Но его не захотели услышать. В каждом, кто ходит, есть кровь и мясо. Это знали волки с первого дня сознательной жизни. Знали, что добыча не сунется в пасть сама, ее надо нагнать, одолеть, разорвать, съесть.
А белолобый уже почуял опасность. Да предупредить стаю не успел. Поздно было… «Это незнакомое» вдруг оглянулось, сорвало с плеча что-то и наставило на волков. В тот же миг грохнуло громом. Сверкнуло. И волчица, перевернувшись в прыжке, взвыла одурело. Волки остановились, не понимая. Грохочущее разорвало тишину снова. Белолобый отпрянул. В нос пахнуло едким, глаза заслезились. Совсем неподалеку лежал еще один волк. Стая, поспешно шмыгнув за кусты, понеслась наутек. Волки не оглядывались. Один белолобый не последовал за ними. Он понял, что человек для волков опасен, но как истинный вожак обязан был распознать все его приметы, чтобы потом уметь отличать сразу, с первого взгляда. Не зря еще там, на лежке, его насторожил непонятный запах.
Выждав, когда человек ушел далеко, белолобый подкрался к убитому волку, потом — к волчице, долго обнюхивал их. Чихал, крутил лобастой башкой. Нет, он не ошибся. В тундре есть много луж с красноватой водой, пахнущей так же. Даже в жажду, когда глоток воды прибавляет силы в погоне, волки никогда не лакают из этих луж. Красная вода
[1]
в них, похожая по виду на кровь, вскоре начинала разрывать брюхо жуткой болью. Это с детства знал каждый волк. И, тихо взвыв над двумя убитыми собратьями, белолобый поплелся вслед за стаей. Он знал — волки без него далеко не уйдут. Они должны ждать где-нибудь поблизости.
Стая встретила его тихо, виновато. Поняли волки свою оплошность, не послушавшись вожака. Поторопились, не выждав, не понаблюдав. Не головой — голодным брюхом хотели добычу одолеть. А с брюха, да еще с пустого, велик ли спрос? Голова всей стае — вожак, думал за них, но они ему не подчинялись.
Плохо начался этот хмурый день. Вожак теперь не поторопится накормить стаю. Побаиваясь друг друга, волки послушно плелись за белолобым. След в след. К полудню им удалось поймать двух зайцев. Потом, не до выбора, мышей ловили. Лишь к вечеру вожак стал искать настоящую добычу и учуял след старой важенки. Вскоре волки нагнали ее…
Белолобый едва осилил свою долю. Но другие никак не могли набить утробу. И все ворчали на старые жилы, вязнущие в зубах, на громадные мослы, какие были еще не по зубам. К разорванной туше подлетели два ворона и жадно стали рвать мясо. Один поперхнулся слишком большим куском и стал откашливаться. Жадная птица — ворон. Все норовит урвать кусок больше волчьего, да только вот живот подводит. Желание большое, а брюхо малое. Голос, видно, потому и злой, что не удается наесться впрок. Страдают вороны, что мало пищи вмещается в них. Поэтому когда голодны — каркают, а едят — перхают и давятся от жадности.
