А осень шла в тундру шаркающей старой волчицей. Она спотыкалась на каждой кочке и лила бесконечные слезы на сникшую траву, на облысевшие кусты и деревья. Голодной сворой выли в печной трубе ее ветры, скулили всеми тундровыми голосами.
Сникли ездовики. В эту пору им вовсе не хотелось вылезать из избы в серую мокроту. Собаки предпочитали отсыпаться у теплой печки. Скоро зима. И тогда человек не даст отдохнуть. Будут они колесить по тундре, пурговать в снегу долгими днями. А едва метель уляжется — опять в путь, и снова будут натирать бока и плечи тугие ремни нарт. Собачьи дороги в тундре длинные. Они начинались там, где рождался сугроб утра, утра без рассвета, а заканчивались, когда мороз разрывал рыхлое солнце на множество сосулек-звезд и подвешивал их в темном, как медвежья шкура, небе. Отогревшись за ночь на этой шкуре, они, растаяв, опять стекутся в желтый негреющий ком, и все повторится сначала…
Где-то под сугробом ездовики выкусят наспех снег, забившийся меж пальцев лап. За долгий путь он превращается в лед и до крови, до костей растирает пальцы. Но человек не всегда поймет, почему захромала собака. Не сразу заметит хозяин кровавый след на снегу. А и увидит — чем поможет? Тундра его самого заставляет слезать с нарт и бежать. Отдыхать без времени нельзя. Никому.
Хозяин и теперь не сидит без дела. Вон капканы мастерит, большие и маленькие. На всякого зверя впрок. Кэрны, глянув на них искоса, рычит. Свое все ж помнится. А человек словно не замечает. Он даже подвывает что-то себе под нос. Кэрны прислушалась. Поняла по-своему, что и у ее хозяина будет свое время зимой и выйдет он в тундру звать к себе подругу. Иначе с чего бы этот монотонный, как осенний дождь, вой? Только для зова, — думает волчица, понимающе глядя на хозяина. Осень того не угнетала. Он торопился, и капканы грудой топорщились в углу.
Кэрны знает, что человек будет ставить их на зверей. Кто в них попадет? Может, белолобый? Но нет, после случая с нею он будет еще осторожнее — не кинется на приманку. Хотя, как знать, что лучше, жить в тундре или… Но нет, ее, полукровку, человек оставил жить из-за волчат. Они ему нужны. А белолобый… Его, возможно, проткнул бы железной сосулькой. Да и не ужился б вожак с человеком. Вряд ли и одну ночь стерпел бы охотника. Выбрал бы момент в сарае. И все… А что все? Ничего нельзя угадать. Уж как она, Кэрны, боялась медведя! А человек и глазом не сморгнул. Убил… А нот ее, когда волчата родились, даже не прогнал. Кормил. И до сих пор… Хотя она не ездовик. Волчата на что не окрепли, а уже нарты таскают. Она же налегке бегает. Значит, не из-за них человек ее терпит. И не для защиты от зверей держит подле себя. Зачем же?..
У-у-у-у, — зевает Кэрны, устав от этих совсем не волчьих раздумий, кто их поймет, этих людей? Сыта, и ладно…
Однажды, когда полукровка лежала в своем углу в двери, ей вдруг нестерпимо захотелось уйти из избы. Хоть на время. Из щели в бревнах так вкусно пахнуло щемяще свежим холодом. О, этот зовущий запах тундры! Он продирал от кончиков ушей и до хвоста. Устоять перед ним невозможно. Он щекотал ноздри, манил и дразнил каждого рожденного тундрой. Волчица беспокойно заметалась по избе. Псы недоуменно покосились на нее. Человек спал. И Кэрны не выдержала. Она наскочила на дверь, толкнула ее всем телом. Та распахнулась, раззявив рот, и выпустила полукровку. Вслед за нею выбежали ее волчата. Им тоже не спалось по ночам. Видно, пришла их пора.
Полукровка нюхала снег. Первый снег этой зимы. Он сыпал с темного неба белыми хлопьями, словно там, наверху, большая стая потрошила куропаток. И белые перья птиц летели на землю стылым пухом.
Волчица села на запущенную кочку, облизала повлажневший нос и завыла призывно, молодо. Волчата подтянули ей. И только теперь, оборвав вой, Кэрны увидела, как подросли они. Нет в них прежней неуклюжести. Нет бесшабашной игривости. Их шерсть огрубела. Окрепли лапы. Морды вытянулись и совсем не походили на собачьи. Уши уже не висели. Они торчали на головах короткими сухими листьями и настороженно вслушивались.
Кэрны радовалась, что ее волчатам не так уж мало волчьего перепало от тундры. Вот только белые пятна на лбу каждого — как метка собачьего рода, какой не бывает у волков — выдавала ее детей. Но теперь полукровка была спокойна: она приучила волчат к тундре, и брюхо каждого, а значит, жизнь не во всем зависит от подачки из рук человека, от его настроения. Даже в этом они — сильнее собак. И… свободнее. Как хорошо! Волчата поют. Они зовут к себе подруг. И те, конечно, придут. Но, обзаведясь волчицами, ее дети уже никогда не вернутся к человеку. Они навсегда останутся в тундре и не станут возить охотника, не потянут рядом с собаками постылые нарты. Рожденный тундрой должен жить свободным. Теперь и ей не стоит возвращаться к человеку.
Кэрны вслушалась. Умолкли и волчата. Онемела тундра. Ни звука, ни голоса не было слышно. Лишь снежинки шуршали в темноте, будто потирались боками друг о дружку, кидаясь на тундру громадной стаей, поедали каждый темный клочок.
Кэрны не верилось. Неужели здесь нет никого? И она завыла еще истошнее. Потом пели волчата. Долго, протяжно. Ох и хорошо у них получалось! На такой зов не удержатся, обязательно придут волчицы. И волки. Может, и белолобый услышит ее. Ведь пришла пора волчьих стай.
Кэрны первой заметила сверкнувшую пару волчьих глаз. Полукровка вильнула хвостом. Кому-то повезет…
Это была волчица. Она осторожно подходила к волчатам. Вот остановилась невдалеке. Присела. Завыла, подзывая одного. К ней кинулись все четверо. Волчица, отскочив, предложила тем самым помериться им силами меж собой. Кто победит, тот и станет ее другом. Такой отбор признавали все волки.
Но дети полукровки не знали этого закона тундры. Человек не позволял им драться меж собой. Да и в своре признавалась лишь игра. Потому дрались они редко. Вот и не поняли волчата, чего хочет от них пришедшая на зов. Они и не предполагали, что в тундре все лучшее можно лишь отнять. В схватке. Само по себе в ней ничего не дается. А потому удивленно смотрели на волчицу, нюхавшую воздух. И решили, что той хочется поиграть. Все четверо опять кинулись к ней. Она оскалила клыки, рыкнула зло. Волчата набросились, перевернули ее в снег. И та почуяла от них собачий запах. Вскочила. Зло кинулась на них. Шерсть на ее загривке встала дыбом. И тут пришлось вмешаться Кэрны. Ведь волчата в драках были неопытны. А полукровке такая стычка не внове… Волчица с порванной глоткой вскоре затихла в снегу. Волчата, испуганные, жались друг к другу. Им снова захотелось к человеку. Но… Сюда уже приближалась стая. Услышан был зов, замечена схватка. В стае было немного волков, затo волчиц…
Кэрны помчалась, увлекая волчат, поближе к жилью человека Может, стая не станет догонять? Хорошо бы… Но стая не умеет останавливаться на полпути. И полукровка, забыв о недавних песнях, неслась, опережая собственное дыхание, слыша, что волчата бегут рядом, не отставая, а стая несется следом.
Полукровка уже догадалась, что в стае нет старых и увечных. Слышала, как ровно бегут волки, как легки и сильны их лапы. Но и от них могла бы уйти Кэрны, если бы не волчата, которые были еще не так выносливы. А стая уже нагоняла. Вот она начала окружать, брать в кольцо полукровок. У Кэрны даже дыхание сбилось. Она знала: схватки не миновать. А до избы хозяина уже совсем близко! Но он спит… Человек и волк еще тем разные, что охотятся не в одно время. Кэрны впервые с сожалением вспомнила об этом…
