— Да оно и так понятно все. Ну что? Оставляете ее у себя? Или мне ею заняться? — спросил участковый.
— Я не оставлю! Забирайте куда хотите! Сегодня! Вместе с вещами!
— А не жаль? Ведь помрет старая! Не протянет долго. Мы ж ее сюда устроили. И опять скатилась! Что делать? Куда девать бабку, ума не приложу! — сетовал участковый.
— Не давите на жалость. Не возьму! Трое их у меня вот таких. Другие люди как люди. Это трио всем поперек горла. Избавьте! Не хочу! У меня не вытрезвитель. Заберите! Вот ее документы! — Яков достал папку. И, повернувшись к Кузьме, кивнул тому на дверь.
«Зачем звал, если и без меня сказал все, что было?» — удивился Кузьма. Но вечером к нему зашел Яков.
— Участковый всех нас знает. Тебя не видел. А вдруг и впрямь извращенец? Надо было показаться. Не обижайся. Видишь сам, как получилось. И у нас не все порядочные.
— А зачем ее брал, коль знал, что бабка алкашка? Не хватало мороки? — бурчал Кузьма.
— Она не всегда была такой! Жизнь скрутила в штопор. Вот и потеряла контроль над собой. Деградировал человек вконец. А была, как слышал, мечтой всех мужиков. Самой красивой и недосягаемой. У нее поклонников имелось столько, другим не помечтать!
Кузьма вспомнил грязный, слипшийся ком в лохмотьях, маленькое морщинистое лицо с узкой полоской вместо губ. Нос, похожий на вороний клюв. Мутные глаза неопределенного цвета. И поморщился:
— Придумал тож…
— Я правду говорю! Она считалась самой изящной и модной манекенщицей. Даже за рубежом была. Говорили, что ей во Франции и Штатах богатые люди предложения делали. Она отказала. И вернулась. Но попала в автомобильную катастрофу. Покалечилась и стала выпивать… Так и скатилась. Но до сих пор не верит в собственную старость. Забывает о возрасте. Считает себя прежней обольстительницей, и ей кажется, что все мужчины, как прежде, добиваются ее расположения, желают близости, любви… Ты не суди. Она не оригинальна в своих заблуждениях. Все женщины таковы. Иначе зачем пользуются красками и лаками на восьмом десятке? Зачем носят платья с вырезом, когда вместо прежней роскоши сплошные складки кожи? Ты еще увидишь, как у нас семидесятилетние играют в классики, прыгалки, лапту. Это уже последняя стадия старости — впадание в детство. У этой еще имелся шанс…
— Какой? Показывать одежу перед пердунами? Заголясь как нынешние? Да ты глянь на нее! Завтра всех джигитов хоронить станем! Насмерть наполохает!
— Я не о том, Кузьма! Понятно, манекенщица умерла в ней навсегда. Но человек остался. Со своим интеллектом…
— Откуда чему застрять? Все пропито!
— Она и пить стала, когда ею перестали восторгаться, и вышла в тираж. Женщины такое не переносят. Либо вывих наступает в психике, либо спиваются. Это закономерный финал.
— Но если ты знал, зачем взял в стардом? — удивился Кузьма.
— Сказать честно? Думалось, кто-нибудь из прежних поклонников найдется. Захочет создать с ней семью. Ведь ей пятьдесят лет… Но у мужчин своя память. И отгоревшее когда-то чувство вновь не загорается… А жаль. Именно это могло бы спасти женщину…
— Да кто станет говорить с алкашкой?
— Потому и запила, что слишком резко из всеобщего восторга попала в забвение. Мужчинам это не по плечу, а женщине — смертельно!
— А мужики при чем? — не дошло до Кузьмы.
— Какой непонятливый! Да вот возьми, с чего Хрущев умер? Вон какой пост занимал! Когда выкинули, тоже спился и вскоре умер. Не станем далеко ходить. Отправили человека на пенсию. Враз ненужным себя почувствовал. Если не запил от безделья и тоски, болезни одолели. Глядишь, год-другой, и нет мужика! Вот такая она, жизнь человечья, — не успел оглянуться, уже финиш. Каким он будет у каждого из нас? — погрустнел Яков.
— Да кто заведомо углядит его? Покуда заботы имеются, об этом не думается, — согласился Кузьма. И вздрогнул от стука в дверь.
В комнату вошла молоденькая медсестра. Лицо заплакано. Дрожащим голосом сказала тихо:
— Савельев умер! — Лились слезы из глаз.
— Успокойтесь, Валентина! Я вас предупреждал, что такое случается. Это стардом. Приходится мириться с закономерным исходом бытия. Где он?
— Сейчас за ним приедут. Заберут в морг. Он в комнате пока. Ничем не смогли помочь. Четыре часа… Без толку! Умер, и все тут. Такой славный, хороший человек! Как жаль, что нет его! — закрыла лицо руками.
— Пойдемте! Не надо плакать. У нас много хороших людей. Сберегите себя для них. — Яков вышел следом за медсестрой. А Кузьма, забыв закрыть за ними дверь, лег вздремнуть, дождавшись Якова, попить чаю и уж тогда лечь спать до утра.
— Дед! А дед! Проснись!
Увидел Женьку, не поняв, во сне иль наяву видит внука. Но быстро вспомнив, что на дворе уже темно, вскочил:
— С чего примчался? Беда опять?
— Из дома я удрал. Насовсем. Не вернусь больше. Возьмешь меня к себе? Но только насовсем! — потребовал мальчишка, пыхтя настырно.
— Что стряслось? — притянул Женьку к себе.
— Нет! Ты обещаешь взять меня?
— Куда ж я денусь? Об чем речь?
— Я с отцом поругался. Больше не вернусь! Я все сказал ему! Он всех вас из дома хочет выписать! До единого. Чтоб только мы втроем остались! Без вас! Я так не хочу! Чужих за деньги прописывает. А своих… Скоро и мне на шею этикетку повесит. Или с аукциона продаст. Совсем жлобом стал! Я не могу с ним жить! Он всем вам наврал! У него есть деньги. Он хочет открыть частную клинику и вместе с мамкой там работать. А у вас последние забирает. У всех! Хватит мне молчать! Ему все мешали. И ты, и я! — тряслись губенки.
— Тихо, внучок! Ну, угомонись! Не терзай сердце! Сколько человек не греби, больше гроба на тот свет не возьмешь. И деньги… Всего два пятака понадобятся глаза закрыть. Что сверху — живым останется. Если они взять не погребуют. А ты раздевайся, — помог снять пальто, ботинки. — Попей чайку да расскажи спокойно, с чего погрызлись? — попросил внука. Тот засопел обиженно, тяжело:
— К нему дядьки пришли. Просили прописать. Я слышал, как он спросил, сколько заплатят? Когда они ответили, велел им паспорта принести. А потом слышал, как хвалился мамке, что зашиб на прописках хорошие бабки. Теперь вот выпишет Ольгу с Андреем и заживет полным хозяином. Как барин. Мамка как дура радуется. Мне больно. Зачем он всех на деньги променял! Я ему сказал. А он, знаешь, как крикнет: «Пшел вон, щенок!» Ушел как бы. И тоже больше не вернусь.
— Ладно! Оставайся! Там увидишь, где сподручней жить! — согласился Кузьма и, уложив внука на раскладушку, сам устроился на полу.
Яков, заглянув к ним в комнату, улыбнулся своей догадке. Все понял без долгих объяснений. И утром выдали Кузьме комплект постельного белья и раскладушку. Женька был зачислен на довольствие. И теперь, возвращаясь из школы, он забирал почту и разносил ее по комнатам. Мыл машину Якова, присматривался к ее ремонту, а сделав уроки, бежал помогать деду. К мальчишке здесь очень скоро привыкли. И ожидавший Егора Кузьма, поначалу удивлявшийся терпению сына, решил не отвозить ему Женьку. А если тот и захочет забрать, попробовать оставить внука у себя, уговорить сына не дергать, не отрывать внука. Но Егор не появлялся. Словно забыл о Женьке.
