— Что ж, майся, как можешь. Ты не первая, кто на снег ровно на кипяток дует. У нас таких — полный стардом! Сколько тебе еще отпущено? Хорошее сиротство хуже плохого замужества! Одиночество — самое горькое горе. Не минет пяти зим, как опомнишься. Рада будешь сыскать, да заметет снегом следы мои и душу. Уже и сам не ворочусь…
Вернувшись к себе, Кузьма удивился.
«Что за наважденье?» — изумился он.
На столе цветы в банке. В комнате все прибрано. Постель по ниточке застлана. Даже полы помыты. Все ложки, тарелки, кружки сверкают чистотой. Стекла в окнах, двери, стол и табуретки отмыты до идеального. На столе, под чистым полотенцем, его обед стоит.
«Кто тут побывал? Кто похозяйничал?» — терялся в догадках человек, перебирая в памяти всех, кто мог бы вот так осмелиться.
Но нет, ни одна из тех, что были благосклонны хотя бы на словах, не решилась бы вот так открыто прийти и позаботиться о нем.
«А может, Ольга была? — подумал о дочери и тут же себя осек: — Ну да! С казенным обедом заявилась бы. Уж если б она, так хоть записку оставила б. Мол, вот я какая! Тут же — молча! Без подписи и намека. Но смелая. Кто ж такая? — чесал затылок. — Тьфу, дурак, зашелся! Ну почему враз об озорстве? А может, какая-нибудь сжалилась и надо мной? За починенную койку вот так благодарит. Теперь ее обомшелые бока не болят! Хотя… Старухе так не управиться. Пороху не хватит. Они все до единой — неряхи и грязнули. Куда им такой порядок навести? Тут не плесень, баба управлялась. Но какая?» — пытался понять Кузьма.
Он хотел спросить у Якова. Но того дома не было. Врач и медсестры находились в стардоме и ничего видеть не могли.
Завхоз, попавшийся Кузьме навстречу, отмахнулся зло:
— Лучше бы помог продукты с машины разгрузить на склад! Только-то и забот у меня следить, какая бабка к тебе свернула! Может, всем стардомом приходили? Почем знаю, если за сотню верст отсюда был? Только вот разгрузили. До того ли мне?
— А где Яков?
— Директор поехал договариваться с акционерами из деревни! — усмехнулся завхоз и добавил: — Скоро все туда поедем. Картоху копать. Из пяти мешков один наш будет! До снегу на зиму картохи запасем. Там повкалываешь, про баб позабудешь. Особо если придется мешки по полю целый день таскать. Эдак с сотню чувалов отволокешь, не то баб, самого себя забудешь как звали. И ничто не зачешется, не побеспокоит! Спать станешь, как дряхлый барбос! Без снов и визга! Так что готовься…
«Ну, подлый хорек! Козел злорадный! До чего паскудный змей! Недаром от тебя баба сбежала на старости лет в неведомом направлении. Только тряпки свои забрала. Адресок черкнуть запамятовала, чтоб и на том свете не сыскал. Небось и ее заездил работой. Вот и не сдюжила жизни с таким козлом! — подумал Кузьма вслед завхозу. И тут же себя осек: От него — живой ушла баба! А от меня — враз на погост. Во как заездил! Коль не мне, так и другому не досталась», — съязвил себе.
— Кузьма! Тебе сын звонил только что. Велел передать, что переехал. А куда, ничего не сказал. Ответил, мол, сам знает! — крикнул с крыльца сторож.
Кузьма кивнул ему. Прошел мимо. Он даже не обратил внимания на женщину, сидевшую на лавочке под старой березой. Да и что на нее обращать внимание? Баба сидела, отвернувшись к воротам, словно кого-то ждала, и казалось, никого не видела и не слышала. Внимательно вглядывалась в каждого человека, выходившего из автобуса.
Случалось, по выходным все старики выходили во двор. Сидели. Ждали. А вдруг о них сегодня кто-то вспомнит? Придет торопливо. И скажет такие теплые, дорогие, самые памятные слова:
— Мама! Я так скучал по тебе…
— Отец! Прости! Я всегда помню… И так рвусь к тебе!
Никто не верит этим словам. Но их так ждут! Ими живут. Их слышат во снах. Пусть это ложь… Но она помогает надеяться, ждать и жить. Иначе не станет смысла. Зачем его вырывать из немощных, слабых рук?..
Вглядываются старики в людей, проходящих мимо, до рези в глазах, с утра до темноты. Забывая о еде и сне. Не покидая двор ни в дождь, ни в снег. Ждут до тех пор, пока из-за темноты становятся едва различимы лишь огни автобусов. Они привозят пассажиров. Но не тех, кого ждут здесь. Те снова оказались занятыми. У них нашлись более важные дела. Что им старики? Они присмотрены. Не голодают и не мерзнут. А что еще нужно? Душевное, родное тепло? Его уже и на детей не хватает… Детвору не сдашь в стардом. Зато приюты переполнены. При живых родителях назвали ребятишек сиротами. Почему?
— Чего, Андреевна, плачешь? — присел Кузьма к полуслепой старухе.
— Это ты, Кузенька? Спасибо, родимый, что уважил, — вытерла глаза платком. — Да как же это нынче? Все так коряво! Внуки мои, обои, с дому ушли. Не хотят с родителями…
— А почему? — насторожился Кузьма.
— Пьют они. Без свету. День и ночь! Совсем стыд потеряли! Ведь и не квелые, работать могли б. Обоих согнали за пьянку навовсе. В доме все пропили насквозь. Даже спят на полу. Срам единый. И детей жалко, внуков. Вовсе несчастными поделались.
— А запили с чего?
— Да с дури! Разве от ума? Другие нашли же выход. Пристроились. И дети при них. И старики. А мне Антошка мой что ляпнул, мол, кабы можно было загнать меня за бутылку, давно б такое справил. Он и Надьку, жену свою, за бутылку чужим сдает на ночь. Где ж такое видано, сам ее в грех толкнул. Когда отказывалась она, он бил ее смертельно и орал, коль руками его прокормить и поить не может, нехай телом шевелит. Поначалу плакала, повеситься хотела. Потом обвыклась, спилась навовсе. А вот дети не смогли терпеть. Ох и горе мне… Когда уж Бог приберет, чтоб ничего не видеть? Може, на том свете Господа умолю, чтоб моих образумил и детям не дал пропасть. Им-то за что эти беды? — лила бабка стылые слезы…
Кузьма оглянулся в сторону автобусной остановки. Оттуда к стардому свернули двое. И сразу из всех дверей и подъездов заспешили во двор старики и бабки. А может, именно ей повезло или ему?
Всего двое… Все триста человек затаив дыхание вглядываются, ждут, встречают их. Кому-то повезло, кого-то вспомнили и навестят.
Случается, за выходной по десять — двенадцать человек сюда сворачивают. Один раз, это было на Пасху, шестнадцать посетителей заявились. Рекорд!
— Наверное, много еды осталось после гостей. А выкинуть жаль. Все ж деньги потрачены! Вот и вздумали навестить. Нашли применение объедкам, — говорит зловредная, бездетная баба, с гонором поглядывая вокруг.
— Окстись! Какие огрызки? Освященное приносили. Прямо из церкви! — обрывали бабку.
— Выходит, попы красят губы? Ведь на твоем куличе губная помада была. А ты брешешь, что из церкви! Огрызки там не освящают! Только целые куличи! Тебе такое не привозят. И всем вам! Лишь то, что от стола, после гостей, соседей… В последнюю очередь!
— Тебе и такого не перепадало! Вот и завидуешь! — не выдержала какая-то из старух.
— А мне не надо! Подачки не приму! И слава Богу, что жила, как хотела! Для себя! Ни за кого не болела, душу не рвала. Копейку свою ни на кого не тратила. В свое удовольствие жила! И мне не обидно, что здесь доживаю. А вот вы — дуры набитые! Всю жизнь, все силы на детей пустили. Им все отдали. И вместе со мной в богадельне доживаете! Так вам и надо!
