«Эх, Настя! Хорошо, что ты этого не слышала! Каково тебе было бы? Вот жизнь пошла! Мертвым от живых покою не стало! И как быть нынче? Где деньги взять? Ведь выкопают негодяи, коль обещались! Хочь тыщу сторожей, едино не углядят! — сокрушался Кузьма, не зная, что делать. — Звонить сыновьям? Кой в том толк? Максим уж побывал у них. И тоже огорошил. Небось Егор и вовсе скис…»
— Кузьма? А почему ты прохлаждаешься? С чего под дождем мокнешь? Иль в комнате не стало места? — подошел Яков и позвал за собой, увел в свою комнату, приметив, как дрожат у Кузьмы плечи. — Детки навестили? Не иначе! Ну что отмочили в этот раз? — глянул смеясь.
Кузьма рассказал все. И под конец почувствовал, как разламывает виски от боли. А Яков откровенно смеялся:
— Ты умный мужик, но имеешь дело с дураками. Значит, поступать с ними надо соответственно их уровню! Согласен или нет?
— Что я могу?
— Все очень просто! Так просто, что ты себе не представляешь! Это не проблема! — расхохотался громко.
— Чего рыгочешь? Ну где я деньги возьму?
— Зачем они тебе? Мы обойдем твоих крутых на вираже! Ну посуди сам! Придумать такое могли лишь очень ограниченные люди. У кого ни в голове, ни в сердце — ни шиша. Сплошные сквозняки. Бездарные, тупые люди! Вот на этом они и попадаются. Мы их накажем и введем в расходы. Не ты, они потратятся!
— Как? — изумился Кузьма.
— Все просто до банального! Когда я принимал этот стардом, мне привезли сюда статую скорбящей Венеры, чтобы она стояла у входа и отражала суть нашего заведения. Но я отказался установить ее по нескольким причинам. Уж очень печальное лицо у той скульптуры. Глянешь — мороз по коже. Вроде не в стардом, а на погост приглашает Венера. Вдобавок ее тело почти голое. Любая комиссия придираться станет. Скажут, что я извращенец и поставил перед богадельней порнографию. Старухи вой подняли бы. Враз про нравственность заговорили б. Вот и валяется та Венера невостребованная на нашем складе. Только место занимает. Мой завхоз ее в куски разбить хотел и вынести по частям. Но она оказалась не гипсовой, а из чистейшего белого мрамора. Жаль стало! Давай ее установим на могиле твоей жены. Там ей самое подходящее место. Двойная польза получится от того.
— А как же с оградой быть?
— Поставим Венеру, про ограду забудут! Увидишь! Я психологию кретинов знаю хорошо. С поклонами начнут с тобой здороваться. Ведь мы их обставим! И не тебе, а им придется памятники менять! Чтоб смотрелись достойно! Понял? Ну вот и нашли выход! Долго не думали!
На следующий день отчищенную и отмытую Венеру осторожно погрузили в грузовик. А к концу дня она уже стояла на могиле, подняв к небу, словно в мольбе, снежнобелые руки.
— Ну что? Здорово? Как тут и была! Теперь пусть попробуют что-то утворить. Грыжи оторвутся. И украсть не смогут. Надежно поставили! Ограду подновили. Смотрится по-царски! — оглядел могилу Яков и пошел на выход.
Кузьма тихо прощался с Настей, когда услышал за спиной внезапное:
— Ну, блин, дал старик дрозда! Ты что это, старый хрен, отмочил. Врубил нам по самые яйцы! Где мы такую возьмем? Ты ее что, из музея спер? — увидел троих парней, одетых в длинные черные пальто.
— А вам-то что? — цыкнул Кузьма.
— Ты, дед, пристопорись! Скажи, сколько отвалил за эту бабу? — указал один на статую, щелкнув по ноге. — Мрамор! Эта падла век стоять будет! Во хмырь ушлый! Обошел нас!
Кузьма закрыл калитку, молча вышел на дорожку, моля Бога, чтоб крутые не догнали его.
— Эй, перхоть! Да пристопорись! Где тебе подфартило? Сколько вломил за эту метелку? — неслось вслед. Кузьма прибавил шагу и вскоре вышел за ворота к поджидавшему грузовику. Увидел два «мерседеса», стоявшие у сторожки. На них приехали крутые. Да вон и сами они торопятся по аллее. Но… Кузьма успел заскочить в кузов. Машина рванула с места и вскоре скрылась в лабиринтах улиц.
— Ну, плесень! Дал жару! А трепался, что порожний! Меня крутые всю ночь поили, чтоб им трехнул, где ты эту спер. С ведро водки выжрали! Но я и сам ни в зуб ногой, где ты ее откопал. Хоть мне ботни! — просил Максим, навестивший Кузьму на следующий день.
— Отвяжись! Сам говорил, что памятник Насте не твоя, а моя забота! Я ее решил. Чего лезешь? Отстань! Иль дармовую опохмелку получить хочешь? Обойдешься! — усмехнулся Кузьма.
Яков, увидевший зятя, враз все понял. Усмехался молча. А поздним вечером спросил Кузьму:
— Ну, порядок? То-то!
— Послушай, Яш, сколько раз ты меня из бед вытаскивал, счету нет…
— О чем ты? Я, знаешь ли, живу по своему принципу: сей добро, меньше зла получишь.
— Не скажи! Я детям сколько доброго сделал? А что в ответ — сам знаешь!
— Наш сантехник говорит, что дети — это цветы, которые нужно выращивать на чужих подоконниках. У него их семеро. Может, потому в сорок пять семидесятилетним кажется…
— Я в своей жизни, смеяться станешь, доброе получал лишь от чужих людей. Вон старики в деревне дарма делу приучили. Ремесло подарили, а с ним — кусок хлеба на всю жизнь. А кто я им? Чужой, как и тебе…
— Оно у всех вот так, — согласился Яков, не добавив ничего больше.
— Послушай, о чем хочу тебя спросить. Не видел ли ты, кто прибирается в моей комнате уже какой день кряду? Все подловить хочу и не могу!
— В комнате? Да не забивай себе голову! Я просил уборщицу заглядывать к тебе. Все ж самому не всегда время есть. Да и женщинам сподручнее. А ты, как вижу, огорчился? Думал, какая-нибудь из наших к тебе в подружки набивается? Внимание захотела обратить на себя? Э-э, нет, Кузьма! Средь наших старух таких единицы. Если б умела дома иль в квартире держать порядок, кто б такую бабку в стардом отдал?
— Но ты же говорил, что все путевые. И каждую в семье заели.
— Есть, конечно. Но в основном такие долго не задерживаются. Побудут у нас с годок, в семье без них намучаются. А ну молодым везде успеть, да еще дома наведи порядок, приготовь поесть, за детьми присмотри. На это уже ни сил, ни времени не остается. И через пару-тройку месяцев, самое большее через полгода приезжают за бабулей, везут ее домой. Это, знаешь, вроде отпуска друг от друга. Зато потом эту бабку дома вдесятеро ценят. И я уже заранее знаю, кого на сколько привезли. Вижу сразу. Вот и за Прасковьей приедут скоро. Не смогут без нее. Хотя язык у бабки — бритва. Но и руки — золото. Такую, если не семья, какой-нибудь из наших джигитов приметит и уведет к себе, чтобы последнее — семьей прожить. Такое тоже случалось, сам знаешь, никто не пожалел. Но есть другие. За грязь и злобу выгнали их из семей. Вон бабка у нас живет. Мать главного милиционера из областного управления. Не приведись такую иметь в родне. Наверное, потому ее сын пошел в милицию, что у него мамаша — сатана! Злая бабка, капризная, вредная. А неряха! На редкость. Ее здесь всем стардомом переучивали. Заставляли по пять раз перемывать полы в комнате. Она с полгода лишь грязь развозила. Весь пол в серых полосах, двери залапала, подоконники и зеркало в отпечатках пальцев. На всякое замечание — брань и проклятия. Никто не хотел жить в одной комнате с Тарасовной. Ночью она храпит, как целый полк, днем ругается. Ни с кем не могла сдружиться. Недаром невестка заявила, что с ней может жить лишь самоубийца. За что бы ни взялась Тарасовна, либо сломает, либо потеряет. Наши старухи один раз даже побили ее полотенцами. После того перестала всех вслух проклинать. Боится. А ведь с мужем почти тридцать лет прожила. Но ни готовить, ни убирать, ни постирать не умела. Вдобавок в голове сплошные заморозки. Я лишь сочувствовал ее сыну. И на что плохо отношусь к милиции за прошлое — этого жалею. Он, бедолага, столько лет с ней под одной крышей прожил! И теперь, случается, на праздники домой старуху забирает. Она там как даст всем, он с полгода о ней не справляется, в себя приходит.
