— Не знаю! — опустила голову баба.
— Не слухам их, кикимор заугольных. Им про любовь и в праздники никто не скажет. Разве только черт, да и то с перепою, спутав с ведьмой. А ты у меня — светлое солнышко, радость моя!
Шурка зарделась, выдохнула тяжелый ком.
— Разденься. Чего мы тут стоим? — предложила мужику пройти в комнату. — Помяни Алену! — попросила тихо.
— Царствие небесное рабе Алене! Упокой Господи ее душу! — перекрестился Кузьма, выпил рюмку водки. И спросил: — Сама-то как?
— Креплюсь!
— Ремонт увидела? Иль не до него еще?
— Свою избу не узнала. Мимо прошла.
— С чего?
— Дворец! Моя камкой была!
— Изба должна быть под стать хозяйке. Иди ко мне! Присядь рядом! — обнял Шурку. Та разрыдалась у него на плече. — Ты чего?
— Прости. Не смотри. Это пройдет…
Кузьма понял. Ему давно нужно было прийти сюда. Не дать бабе застрять в горе в одиночку, встряхнуть, отвлечь, заставить увидеть жизнь и захотеть жить, вот так, как в свое время Максим пришел в больницу навестить Зинку. «А ведь прав был зять», — подумалось мужику.
— А ну, где мы тут закопались? — вытащил платок, вытер лицо Шурки. Поцеловал бабу. Та вначале попыталась отвернуться, указав на портрет сестры. Кузьма отвернул его лицом к улице. И схватил Шурку внезапно, крепко. — Моя?!
— Твоя! Но не сейчас! Нельзя теперь!
— Знаю. Я не о том! Дождусь! А ты не скажешь — уходи?!
Шурка прильнула головой к его груди молча.
— Бесшабашный ты мой, нетерпеливый. Не обижайся. Но пусть пройдут сороковины. Ведь и говорить теперь о таком нельзя. Поверье плохое ходит в людях. Мы не умнее стариков.
— А разве старые супротив жизни были? Почему такого не слыхал? Ведь мы с тобой живые! — не выпускал бабу из рук. Та притихла, постепенно стала успокаиваться. — Шурка! А я тебя все время вспоминал. Каждый день. Тою — в бане. Во сне видел.
— Озорник ты, Кузьма, — рассмеялась тихо.
— А чего скрывать? Да ежли б не ты, я в стардоме давно б мохом оброс серед моих гвардейцев Кутузова! У нас они все как на подбор! И старухи! Глянешь — и на погост добровольно без оглядки побегишь! Одна ты и светила мне в душу звездочкой. Огонек мой, ласточка моя!
Шурка дышать боялась. Таких слов она не слышала никогда, ни от кого.
— Ну кто я без тебя? Дерево без листьев. Небо без солнца. Ты моя радость и жизнь, — гладил плечи, голову Шурки. Целовал ее. Видел, как ожили, заискрились глаза, губы прильнули к губам. И руки женщины вначале робко, потом уверенно обвили его шею.
Шурка уже не оглядывалась на портрет. Кузьма сорвал черный платок с головы бабы. Расстегнул кофту. И…
Кто-то требовательно постучал в окно.
— Соседка! Что ей надо? — подвязалась, застегнулась, выглянула на крыльцо.
— Дай соли! Чего закрылась? Иль спала? Тебе еще нельзя запираться. Нехай все горе с избы выйдет! — поучала баба.
Кузьма сидел, злясь на нее, ругая последними словами.
Соседке очень хотелось заглянуть в комнату. Но Шурка не пустила.
— А чего это Алена на улицу с портрета глядит? Чего это ты ее отвернула от себя? Рано покуда! — поучала Шурку.
Та теснила ее к порогу, говоря, что болит голова и она хочет отдохнуть…
Баба ушла. А Шурка, пристыженная, повернула портрет покойной лицом в дом. Кузьма понял — придется смириться и ждать…
…В стардоме, куда он вскоре вернулся, царил переполох. Такого Кузьма не видел с самого начала. Двор забит людьми. Плач, брань, смех, угрозы — все перемешалось в гулком шуме.
Чужие, незнакомые люди роились у входа в стардом. Одни требовали директора, другие уговаривали или бранили рыдающих старух, привезенных сюда на всю оставшуюся жизнь.
Вокруг сновала стайка горластых ребятишек, уже игравших в догонялки и в прятки. Они лишь иногда оглядывались на взрослых, следя за тем, чтобы, уезжая, родители не забыли прихватить их домой, не оставили бы преждевременно вместе со стариками в богадельне.
— Гришка! А вы свою бабку чего сюда свезли? — спросила рыжая конопатая девчонка щербатого мальчишку.
— Не знаю. Мамка так захотела. Мне она не мешала. Мы с ней дружили. А мамка спорилась. Да кто их поймет? Я к бабке приходить буду. А когда вырасту, заберу к себе насовсем.
— А наша — пьяница! Так все ее зовут. Она по дому ногами не ходит. Только на карачках. Ползает целый день, потом головой в угол воткнется, бодает его. Если не оттащат, там заснет. Когда проснется, ползет на кухню. Там у нее бражка запрятана повсюду. Опять налижется — и бац на карачки. Она уже разучилась ходить нормально. Видишь, опять ползет. Ночью я ее пугалась. Папка и не выдержал…
— А наша со всеми перегрызлась. И дома, и с соседями. Она Степана помоями облила. Даже милиция к ней приходила. Бабка сказала им: жаль, что все помои на Степку извела…
И только двое ребятишек сидели молча, тесно прижавшись к полнотелой, аккуратной бабуле, обняв ее, недобро смотрели на мать, худосочную, злую бабу, требовавшую директора громче всех.
Старушка сидела на скамейке спокойно, гладила плечи, головы внучат, уговаривала их не печалиться, не серчать на мать, слушаться ее во всем и не выскакивать из дома раздетыми. Она не плакала. Молча наблюдала за происходящим.
— Бабуленька! Как же мы станем жить без тебя? — всхлипнула девчонка, глянув в улыбчивое лицо старушки.
— А ништяк. Обвыкнетесь понемножку. Мамка вам будет книжки читать. Она их много накупила. А надоедят — телевизор включите! Но вязать не бросай. И готовь. Сама. Там у меня в тетрадке все прописано. Для тебя. Ну и ты, Колюнька, в огороде мамке помогай. Одной ей тяжко будет…
— А я с тобой останусь. Не хочу домой! — сопнул мальчишка, прижавшись цыпленком к бабкиному боку.
— Нельзя, голубочек мой. Рано тебе в богадельню. Тут едино негожие доживают. Ты еще и не жил…
Кузьма даже приостановился, услышав такое. Глянул на бабку, хотел отчитать, но язык не повернулся.
В глазах ее застыла внутренняя боль, которую еле сдерживала, чтобы ничего не поняли и не увидели дети. Их она берегла…
Глава 4. Баба Надя
Всем старухам нашлось место. Каждой — по койке и тумбочке. И только ей не повезло. В комнате, куда надо было поселить, заканчивался ремонт, и старушка осталась без места.
— Идите ко мне покуда. На раскладушке внука поспите. А доведем комнату, вы и перейдете в нее, — предложил Кузьма.
И женщина, взяв с собой сумку, пошла следом за столяром.
— Директор завтра утром приедет. Он за харчами отправился еще вчера. Людей кормить надо. Кто, кроме него, про то позаботится? А и он нынче иного не придумает. У меня ей спокойно будет, — убедил дочь старушки. И, приведя в свою комнату, предложил: — Располагайтесь.
