— Правильная фамилия, воздушно-десантная! — Главком посмотрел на комдива, любуясь его сильным, зачехленным в прорезиненную ткань телом. — Благодарю за службу!.. На память! — Главком засучил рукав, сняв тяжелые, в золоченом корпусе часы. Протянул офицеру. Обращаясь к Белосельцеву, произнес: — Вот она, наша элита! Гроссмейстеры победы!..
Офицер принял подарок, собираясь ответить. Но в сарае раздалось истошное ржание, дикий храп, взбрык, удары о ветхое дерево. Ворота взломались, и сквозь гнилые щепы, отряхивая ломаную труху, вынесся конь. Он был не красный, как ожидал Белосельцев, а бледно-седой. Не исполнен солнечной жаркой силы, а худой, с провалившимися тощими ребрами. На нем не сидел золотой ясноликий отрок, а качалась чья-то вялая мерклая тень. Конь затравленно рванулся в сторону. Натолкнулся на стальную машину откуда глянули на него очкастые чудища. Шарахнулся к пруду, врываясь в мелкую воду. И она была не бирюзовой, как на картине художника, не цвета иконописной ангельской синевы, а черной, как смола. Белый, словно известь, конь, мчался по черной воде, и на его костистой спине трясся мучнистый, состоящий из костей, из глазастого черепа всадник. Уносился, как бред, не касаясь земли, в горячее, насыщенное гарью пространство.
— Эго еще что такое? — изумленно воскликнул Главком, обращаясь к десантнику. И тот, не дрогнув квадратным, камневидным лицом, а только моргнув засмеявшимися глазами, ответил:
— Ход конем, товарищ Главнокомандующий, — и оба, оценив шутку, засмеялись вслед исчезающему видению. Порученец нес на маленьком подносике стакан парного молока.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Следующим этапом была поездка с Прибалтом, министром и крупным партийным лидером, в пустыню, в атомный город, где Прибалт в преддверии великих событий желал повстречаться с научной интеллигенцией. Сосредоточенный, бодрый, отбросив сомнения, Белосельцев сидел в самолете, глядя, как Прибалт, статный, вальяжный, с благородным лицом, читает свежий номер газеты «Правда».
Самолет поставил в вираж белый бивень крыла с красной надписью «СССР», и начал снижение. Внизу мерцал ослепительно синий, как застывшее стекло, рассол Каспия. Огненно-ржавое, раскаленное пекло каменистой пустыни. Пустое бесцветное небо, сожженное слепящим солнцем. Три мертвых, неодушевленных стихии, не соединяясь, как три огромных недвижных осколка, существовали отдельно, ненужные друг другу в распавшемся на куски мироздании. Город, как драгоценный кристалл, возник на кромке пустыни и моря. Белый купол атомной станции казался прекрасным храмом. Опреснитель из яркой стали сверкал, словно звезда. Нежная зелень, окруженная влажным туманом, не скрывала хрустальных пирамид и дворцов, напоминавших мираж. Как удар божественного перста, как волна творящего взрыва, во все стороны летели трассы, водоводы, высоковольтные линии, и там, куда они вонзались, пустыня начинала дышать, зеленеть, окутывалась нежным туманом. Планета, сгоревшая, покрытая коростой мертвой материи, оживала, возвращала себе атмосферу, прозрачную влагу. Белосельцев жадно всматривался в этот рисунок. Шептал: «Это и есть долгожданный ответ... Победа над энтропией... Заветы Вернадского, Федорова... Философия красного смысла... Мы созданы, чтобы оживлять безвременно умершие планеты... Воскрешать погибшие души... Возжигать погасшие звезды...»
На аэродроме их встречали. Прибалт был приветлив, прост. И очевидно нравился встречавшим своей статью, прибалтийским лицом, отсутствием вельможного высокомерия.
В небольшом актовом зале, напоминавшем стеклянный куб, не пропускавший жар солнца, Прибалт встретился с городским активом и сделал краткое сообщение. Рассказал о переживаемых страной трудностях. О возникших нехватках и диспропорциях. О программе фундаментальных перемен, затеянных партией. О желании раскрепостить общество от устаревших догм, выявить творческую энергию, дать простор молодым талантам.
― Мы нуждаемся в вас, товарищи. Ждем от вас новых научных и общественно значимых идей. Чтобы их услышать, я и приехал к вам по заданию Политбюро! — Белосельцеву нравилась эти простоя неамбициозная речь. Нравился стеклянный куб, сквозь стену которого но синеве моря белел великолепный корабль. Сквозь другую краснела пустыня с розовым, как фламинго, идущим на посадку самолетом. Сквозь третью виднелся купол реактора, похожий на храм Святой Софии.
― Ну что ж, осмотрим ваше хозяйство, — дружелюбно улыбнулся Прибалт, и все отправились к лимузинам осматривать город.
Их вели два молодых гида, оба физики, русский — Андрей Ермаков, и казах — Мухтар Макиров. Один голубоглазый, с открытым сильным липом, чуть ироничный. Другой — широколицый, свежий, с горячим смуглым румянцем, внимательными раскосыми глазами. Пока ехали в машине, гиды рассказывали Прибалту, как трудно строился город. Как на мерзлые зимние скалы, пробивая каспийский лед, пристали первые баржи. Привезли палатки и доски, сварочные аппараты и бульдозеры, и первое, что увидали ступившие ил берег комсомольцы, был скелет дохлого верблюда, его оскаленный насмешливый череп.
― Мы освоили эту пустыню, как в скором будущем станем осиаивить Марс, — произнес Андрей Ермаков.
― Мы здесь рассматриваем себя как экипаж космического корабля, который направляется на освоение новых планет, — вторил ему Мухтар Макиров.
Атомная станция казалась храмом, где в громадной бетонной чаше, в священном сосуде реактора, шло непрерывное жертвоприношение. Вскипала густая кровь, натягивались железные жилы, и огненный бог, окруженный сталью, напрягал могучие плечи, пялил огненные глазницы, жарко гудел в угрюмые гулкие трубы. Они проходили по машинному залу, где агрегаты казались гигантскими быками, впряженными в колесницы. Тащили на себе каменную пустыню, пенили море, рыли копытами горы, стягивали воедино расползавшиеся пространства. Тысячи циферблатов, похожих на хрупкие сервизы, окружали генераторы и турбины. Диспетчерский зал напоминал кабину звездолета. Колоссальных размеров пульт мерцал индикаторами, разноцветными лампадами, трепетал пробегавшими сигналами. Операторы в белом, похожие не небожителей, управляли огненной материей.
― Топливо, которое сгорает я реакторе, превращается я новое, еще более энергоемкое, довольно пояснял Андрей Ермаков, видя, как нравится Прибалту станция. — Создавая город, мы не тратим энергию, но увеличиваем ее непомерно. Эту энергию можно закачивать в другие районы Вселеимой и с се помощью рекультивировать погибшие в катастрофах планеты.
Прибалт пожимал операторам руки, спрашивал, в чем они нуждаются. И один, молодой, зеленоглазый, в белой жреческой шапочке, вежливо попросил прислать ему книгу Бердяева «Русская идея», что и записал а свой блокнотик аккуратный Прибалт.
Они посетили подземный комбинат, построенный в толщах горы, погружаясь на бесшумном скользящем лифте. Глубинные штольни с фасадами мраморных зданий, с немеркнущим светом млечных светильников казались улицами. Цеха заводов, наполненные человекоподобными, мерно работающими механизмами, были безлюдны. Сквозь толстое, не пропускавшее радиацию стекло, Белоссльцев созерцал эту механическую популяцию, заселившую центр планеты.
