Он увидел у ног, в плоской гранитной выемке, среди комочков и катышков грязи, корявые, прижатые к камню побеги. Их было несколько, изломанных, покрытых рубцами, в изгибах и вывертах, словно стебли извивались, уклонялись от ударов, ожогов, вписывались в позволявшее им выжить пространство. На черной, похожей на проволоку коре слабо зеленели чешуйки. Нежно тянулись ввысь два пушистых золотистых соцветья. Это были цветы ивы, в мелких желтых тычинках, прозрачно-светлые, трепещущие. Ветви, на которых они распустились, оказались карликовой рощей, где несколько деревьев вцепились в гранит, схватились корнями за малые прослойки земли, наращивали год за годом корявые стволы. У полюса, среди тающего снега, в краткое, на несколько дней, лето они торопливо выпустили два дивных нежных цветка, стараясь вдохнуть глоток света, унести его в глубину корявых стволов. Спрятать под металлическую оболочку коры, сжиться, стиснуться, приникнуть к камню. Залечь в мелкую выемку, пропуская над собой разящие вихри снега, ледяной черный ветер, страшное полярное электричество, выжигающее в бесконечной ночи все живое, опаляющее полярный камень разноцветными мертвыми радугами.
Белосельцев сидел на камне перед цвстущими карликовыми ивами, чувствуя, как уносятся в белую прорубь неба земное тепло, последний свет лета, души умерших людей, и было ему больно и странно. Он знал — жизнь его прожита, завершается у полярного камня. Малые деревья дождались заповедной встречи и уже прощаются с ним. Распустили в знак расставания два печальных цветка. И душа улетала туда, где ждали исчезнувшие любимые люди. Его предки, далекие и близкие, оба деда, осуждавшие его «красный идеализм», носивший его по всему свету, но любившие по-своему Россию, бабушка, столько раз лечившая его от детских хворей, смотрели сейчас на него с небес любящими глазами...
Он увидел, как далеко в белесых прозрачных сумерках движется человек. Медленно приближается, то исчезнет в ложбинах, то появляется на холмах, кик привидение, почти не касаясь земли. Словно дух, созданный из млечных туманов, мерцающих вод, тающих влажных снегов.
Еще издали Белосельцев узнал Зампреда. Не удивился, будто ожидал, что тот непременно возникнет. Белая ночь, бессонница тревог и сомнений подняли их обоих с постелей, вывели в тундру на берег студеного моря.
Зампред был в кирзовых сапогах, в сером бушлате, ушанке и чем-то напоминал зэка. Медленно, неуклюже ступал, и в пространстве, что их разделяло, что-то слабо дышало, струилось, возносилось в белесую высь.
― Не помешал? — спросил Зампред, приблизившись. Тяжело поставил пи камень кирзовый грязный сапог. — Мне сказали, что вы ушли. Тропа сама привела, — он словно стеснялся, не хотел быть помехой, извинялся, был готов проследовать дольше, оставив Белосельцева на его холодном граните.
― Край земли. Дольше — море, полюс... Странно! — сказал Белосальцев, удерживая его, приглашая остаться.
― Полюс — самое хрупкое, самое зыбкое мести Земли. Тут Земля как плод прикрепляется к матке мира. А мы в эту матку вставляем бомбы и рвем. Дико! Дикое существо — человек. — Зампред рассматривал соцветие ивы у ног Белосельцева.
― Вы так чувствуете? — спросил Белосельцев, вспоминая свое недавнее переживание. — Вы тоже об этом думаете?
― Мне кажется, здесь, на Земле, все безнадежно. Человечество — порченая порода, дефектная форма жизни. Какая-то космическая ошибка. Природа подарила человеку изумительную планету. Рай, населенный животными, птицами, цветами. А человек закладывает в землю бомбы, и от рая остаются осколки. Человечество пытались спасти Христос, Достоевский, Ленин. Не получилось
Они шли теперь вместе, приближаясь к морю, обходя мокрые, ноздреватые языки снега. Сочились ручьи. Мхи и лишайники были розовые и оранжевые Ветер с моря плотно давил им в лица, и на серой далекой воде зажигалось и гасло тусклое сияние. Они шагали по берегу, по мокрой хрустящей гальке Море слабо шипело, сладко сосало камень. У воды, седые как кости, белели доски и бревна. Словно обломки кораблей, отшлифованные волной, пропитанные солью.
― Я искал с вами встречи, — произнес Белосельцев, с трудом выговаривая слова, не зная, как воспользоваться случаем, чтобы поделиться с Зампредом сомнениями, проверить свои роковые предчувствия. Я провел анализ... Если угодно, независимую экспертизу… — Волна с чмоканьем набегала на камни, хватала за ноги, будто хотела обоих утащить в океан, в белую бесконечность. — Существует заговор... Все готово к взрыву... Вас провоцируют, побуждают к действию... Как только вы станете действовать, вас уничтожат... Я говорил об этом Чекисту, Партийцу, Главкому. Пытался внушить эту мысль Прибалту, Премьеру, Профбоссу — Белосельцев приглушил голос, будто боялся, что из моря, как подводная лодка, всплывет огромное ухо и с хлюпаньем волн всосет звуки. — Бойтесь Первого Президента... Он вас станет толкать, провоцировать...
Зампред ступал по шипящим волнам, перешагивая седые. серебристые бревна, обломки мачт и бушпритов. Внимал Белосельцеву. И тому казалось, что все это известно Зампреду. Все было ошибкой творения, проявлением ненужной, неверно возникшей жизни, стремившейся себя уничтожить.
— У Второго Президента — энергия, деньги, нарастающий класс, воля к власти!.. Но нет структур — армии, госбезопасности, партии!.. Его задача — все это взять... Ему мешаете вы, Чекист, Партиец, Главком... Вас надо убрать и срезать... Вас заманят в ловушку, отсекут от структур и срежут... Есть сговор Второго и Первого...
Далеко, среди неведомых бурь и туманов, тонули корабли, рушились мачты, хрустели палубы, и обломки прибивались к голому гранитному берегу. Зампред перешагивал серебряные кругляки, ломаные бортовины, обрубки килей. Только хрустела под его грубыми зэковскими сапогами галька. Казалось, он все это знает, предвидит. Все входило в извечную ошибку природы, в извечный заговор, где все обречены на крушение.
— Еще есть советники, отвратительные старцы из «Золоченой гостиной»... Плетут свою сеть, вьют золоченую нить... Заговор в их руках. Первый вас обнадежит, толкнет на деяние, выдаст Второму, и вас уничтожат... Но Второй отодвинет Первого, перехватит структуры и сам станет Первым... В этом игра, рокировка... Вы должны отказаться от заговора, переждать и осмыслить ситуацию... Уклониться от удара «оргоружия»... В этом спасение!..
Они вместе шли вдоль студеного моря. Их бушлаты касались, шуршали. Их зэковские сапоги колотились о камни. И путь у них был один, и судьба едина. Недвижное, немигающее Око смотрело на них с небес. На то, как идут они вместе среди полярных брызг и туманов. Впереди, на отмели, лежала доска, бело-серебряная, отшлифованная водой и песком, жесткой шершавой галькой. Пропитанная солью, она излучала сияние, словно длинный серебряный слиток.
Остановились у доски и присели. Зампред осторожно погладил доску.
— Я все это знаю, — рука Зампреда гладила серебряные сучки и волокна. — Президент со мной говорил. Он уезжает в отпуск, в Крым. Он сказал, что время всеобщих отпусков — самое удобное время. Прямо ничего не сказал — одними глазами, одним движением бровей. Я знаю это движение. Он дал понять, что можно действовать. Он как бы устраняется, поручает все нам. А потом вернется и возьмет управление. Полагаю, это разумно...
