Я посмотрел на небо в разрывах между черными кронами деревьев. Звезд не было. Может, уже все попадали на землю, или их заслонили ночные тучи, предвещающие перемену погоды.
Эва шла передо мной, одной рукой подобрав подол платья. Себастьян вел нас уверенно, как бывалый солдат, но время от времени бросался вперед и ужасно смешно колотил передними лапами по воде. Вначале я подумал, что бывший лорд-путешественник от сильных переживаний слегка спятил, но потом понял: подталкиваемый инстинктом, он охотился за рыбками, сновавшими у него между ног. Да уж, ничего не поделаешь. У Себастьяна душа разумного существа, но он не в силах противостоять требованиям своей собачьей натуры. Такой внутренний разлад, по-видимому, очень унизителен. И трудно этому удивляться.
Я, конечно, мог бы и не поверить, что в предыдущем воплощении Себастьян был английским лордом. Многие из вас – самые умненькие и трезвомыслящие, – возможно, не верят ни единому его слову. Но у меня совсем другой характер. Если кому-то хочется, чтобы я его считал таким, каким он желает быть, – пожалуйста. Именно в этом и заключается культура общения. Стремление быть умнее всех – штука небезопасная. Ею можно подавиться, как рыбьей костью.
Наконец берега стали заметно круче. Река теперь бежала в овраге, один склон которого был просто отвесным. Себастьян, внимательно оглядевшись, начал взбираться вверх по глинистому обрыву, отчаянно дрыгая задними лапами. Я знал, что он стесняется Эвы, боится показаться смешным, но деваться было некуда.
Над собой мы увидели луг, вернее, его смутные очертания. Где-то неподалеку фыркали лошади, одна из них, стреноженная, неуклюже скакала, глухо стуча копытами по торфяным бугоркам. Пастухи сонно тянули какую-то песню. В темноте вспыхивали огоньки цигарок.
Мы поднялись еще выше, обогнули несколько деревьев.
– Себастьян, за нами кто-то идет, – сказал я. – С самого начала.
– Тебе кажется, – пыхтя ответил Себастьян. Язык высунуть он не решался, как ни трудно ему было дышать.
– Я слышал, кто-то шлепал по воде.
– Это река бурлит на камнях.
Началась знакомая ограда. Мы перелезли через нее.
– О боже,– шепнула Эва.– Мне опять страшно.
– Может, плюнем на этот камень, – тихо сказал я.
– Нет! Ни за что! – Она крикнула так громко, что пришлось зажать ей рот. – Я вас очень прошу.
И с каким-то отчаянием поцеловала мой мизинец. Мне стало неловко. – Сзади войдем, Себастьян? – спросил я.
– Угу, – буркнул он и направился к черной громаде дома, в котором не светилось ни одного окна.
Я смахнул прицепившиеся к одежде клубки паутины, стряхнул ползавших по спине гусениц и жучков.
– Ох, только бы Терп не проснулся. Дайте руку. Я ужасно боюсь, наверно, сейчас умру со страху.
Она судорожно схватила меня за руку. И тут я увидел на кустах одичавшей сирени какой-то колеблющийся отблеск и невольно замедлил шаг. Себастьян уже плюхнулся в траву.
– Внимание! Прячьтесь, – скомандовал он. Притаившись в чахлом бурьяне, мы смотрели, как из-за угла дома выплывает фонарь – закопченная лампа, какими раньше пользовались в конюшнях. Под лампой маячили белые ноги, такие белые, что у меня вдруг мелькнула мысль, не покойник ли это, и по спине побежали мурашки.
Позади нас кто-то тяжело шлепнулся на землю, ломая хворост. Потом послышалось шуршание: казалось, невидимка прутиком царапает кору. Кто же это за нами шпионит? – едва успел подумать я, как фонарь приблизился к зарослям сорняков. В тишине раздался сладкий, певучий голос старичка Константия:
– Какой бес вас по ночам носит, а?
Мы молча забились еще глубже в бурьян.
– Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.
– Это не мы, – глупо пискнула Эва.
– Эх, барышня, некрасиво-то как, – запел Константий. – Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.
– Выбирайте слова, – сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. – Мы здесь жили на даче.
– Да, да, – добавил я. – Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.
– Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.
– Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? – захлебывалась Эва. – Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?
Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.
– А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.
– Мы нашли, – быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. – Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.
– Ну и как он, хорошо живет?
– Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, – пришел мне на помощь Себастьян.
– Экая хитрющая сявка, – умилился Константий.
– Хорошо живет ваш внук, – добавил я. – Даже людей иногда изводит.
– По злобе или зазря навряд ли, – неуверенно сказал серебряный Константий. – Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?
– Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, – убежденно ответил я.
– Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.
– Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.
– Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.
– Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.
– Не будем терять время, – в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. – Вы помните, где его искать?
– Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.
Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.
Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.
За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.
– Феля не советует заходить в дом, – сказал Себастьян, выслушав ее сбивчивый рассказ.
