Биробиджан в сельскохозяйственном отношении в ближайшее десятилетие, конечно, может стать одной из местностей, заселяемых распоряжением и средствами государства. Потому что иначе останутся незанятыми могущие быть действительно использованными там участки — и это обстоятельство будет лишним моментом, который будет манить японский империализм к Советскому Дальнему Востоку. Но речь может идти при этом лишь об участках, пригодных для сельского хозяйства (в том числе в некоторых местах для рисосеяния) без особенно дорого стоящих мелиоративных затрат. И притом о таких участках, более благоприятные особенности которых в отношении природных условий (заболоченность, гнус и т. д.) и в отношении связи с обжитыми районами уменьшают вообще рискованность, присущую опытам организации в широком масштабе сельского хозяйства в Биробиджане. По этим причинам, если удастся за все десятилетие, — какое вообще будет продолжаться работа по созданию новых еврейских земледельческих поселений, — поселить в Биробиджане хотя бы те девять тысяч еврейских земледельческих семей, какие намечены Комзетом на первую пятилетку, это уже будет хорошо. Это соответствует более или менее полному освоению, примерно, 218 тыс. га. В Биробиджане намечен средний надел на хозяйство около 21,80 га. В эту величину можно ориентировочно оценить реальное значение Биробиджана для еврейского земледелия.
Если когда-либо после ближайшего десятилетия государство пойдет на крупные затраты для осушительных и прочих работ, необходимых для дальнейшего расширения земледельческих поселений в Биробиджане, то во всяком случае речь будет идти уже не об еврейском земледельческом переселении из СССР. Ибо избыточные людские резервы, какие может представить еврейская беднота СССР, — около 600 тыс. человек, включая естественный прирост бедняцкой части населения, — по намеченным перспективам должны быть полностью исчерпаны и устроены уже до того, в ближайшее же десятилетие (1929–1938 гг.).
Мы видели, что возможные к заселению свободные фонды в европейской части СССР дают возможность поселения около 400 тыс. чел. еврейской бедноты. Если засчитать еще до 50 тыс. чел. по Биробиджану, то получится 450 тыс. чел. Затем, конечно, за предстоящее десятилетие никак не менее 200 тыс. чел. избыточного еврейского населения рассосется в неземледельческих занятиях. Судя по опыту первого послереволюционного десятилетия — даже гораздо больше. А тогда в СССР вообще не хватит еврейского людского бедняцкого материала для дальнейшего поселения и в Биробиджане, и где бы то ни было вообще. А так как дешевле и выгоднее, ближе и легче поселяться на свободных фондах европейской части СССР, то недостаточная продуманность всего начинания с Биробиджаном прямо бросается в глаза. Нездоровая шумиха, какая была поднята вокруг Биробиджана, находится в обратной пропорции с реальным значением этого района для еврейской бедноты. К заселению Биробиджана многие подошли не как к хозяйственной, а как к национальной задаче — повторялась, в советских условиях, своего рода история с Угандой
[18]
.
В 1928 г. о Биробиджане в еврейских городах и местечках СССР делалось много докладов, писались статьи в еврейских газетах, распространялись иногда даже утопии о поселении в Биробиджане миллиона евреев и т. д. Однако для той еврейской бедноты, на какую рассчитана в основном вообще организация еврейского земледелия, — привлекательность Биробиджана оказалась, по-видимому, пока довольно сомнительной. Переселение рассчитано в основном на мелкого торговца, на деклассированного, на не занимавшегося до переселения производственным трудом. Опыт показал, что эти элементы шли на землю и в крупном проценте прочно оседали на ней в 1924–1928 гг. при поселении в Крыму, на Украине и т. д. даже в случаях чрезвычайной тяжести условий первых лет. Потому что была надежда вслед за трудностями первых лет потом прочно стать на ноги. Пошли бы они и во всякий район, как бы далеко он ни был расположен, если он внушает доверие к возможности постепенно достичь там обеспеченности существования. Это достаточно доказывается многолетним опытом дореволюционной эмиграции подобных элементов в еще более далеко отстоящую Америку. Расстоянием и временными лишениями нельзя испугать еврейскую бедноту при нынешнем ее положении. Но необходимо доверие к „рентабельности“ самого предприятия, к тому, что игра стоит свеч.
Этой веры, видимо, не оказалось у тех элементов, о которых идет речь — старая репутация „страны каторги“ пока победила. Весной и летом 1928 г. был произведен набор нескольких сот семей, а осенью еще 400, желающих попробовать сделаться пионерами переселения в Биробиджан; всего Комзетом было выдано свыше тысячи нарядов. Тов. Мережин, один из наиболее ответственных руководителей Комзета, побывав в Биробиджане летом 1928 г., пишет в своем отчете о социальном составе учтенных им работников 416 семей: „бросается в глаза, что в этом составе вопреки инструкции Комзета нет ни одного бывшего мелкого торговца, ни одного деклассированного, не занимавшегося до переселения производительным трудом“ (стр. 51 брошюры т. Мережина „О Биробиджане“, изданной в конце августа 1928 г.). Все учтенные 416 семей оказались рабочими и кустарями
[19]
. Тов. Мережин объясняет это националистическим искривлением у организаторов отбора переселенцев на местах выхода, которые как будто ударились „в какое-то народничество“ и земледелие для них „становится каким-то священным занятием, самоцелью“ (там же). Поскольку инструкция Комзета предписывала, как всегда, подбирать для переселения прежде всего деклассированные и деклассирующиеся элементы, поскольку представители Комзета на местах, производившие подбор переселенцев для Биробиджана, в то же самое время самым благополучным образом отправляли разоряющиеся нетрудовые элементы на переселенческие фонды Украины и Крыма (ср. выше о социальном прошлом переселившихся в Крым), — это неожиданное „народничество“ в применении только к биробиджанскому земледелию надо понимать очень определенно. Нетрудовые деклассированные элементы, несмотря на пропаганду Биробиджана в еврейской среде (доходившей иногда до неуместной шумливой рекламы некоторых газетных корреспондентов, когда на практике дела шли плохо) — не торопились ехать, выжидали. Но оставить невыполненным наряд на Биробиджан казалось многим недопустимым, так как заселение его было понято чуть не как национальная обязанность советских евреев. В § 5 опубликованного постановления Президиума ЦИК СССР от 28 марта 1928 г. сказано о Биробиджане: „при благоприятных результатах сплошного заселения означенного района трудящимися евреями — иметь в виду возможность образования на территории указанного района еврейской национальной административно-территориальной единицы“ (там же, стр. 77). Националистическое искривление, поскольку уж можно говорить вслед за т. Мережиным о появлении священных „самоцелей“, выразилось в том, что вместо перевода нетрудовых и деклассирующихся, разоряющихся мелкобуржуазных элементов городского типа на земледелие, — священной самоцелью сделалось обязательное заселение Биробиджана кем бы то ни было. Отсюда получилась такая нелепость, как отправка туда рабочих для превращения их на государственный счет в земледельцев, при полном отсутствии переселившихся торговцев и т. п. Это есть своего рода сионизм наизнанку, подставивший Биробиджан вместо Палестины. На будущее время должен быть установлен тщательный контроль над социальным составом направляемых в Биробиджан для организации земледелия, чтобы классовая хозяйственная политика советской власти не подменялась ложно понятой национальной.
