Раздался новый взрыв аплодисментов, и Рональд Фробишер вручил конверт улыбающейся молодой женщине в платье из холстинки.
На сцену поднялся ведущий торжественного вечера.
— А теперь — премии и стипендии молодым поэтам, — объявил он. — Это про вас, — шепнула Персу Тельма Рингбаум. — Вперед!
Перс стал протискиваться через толпу к сцене.
— Первая премия Фонда Мод Фитцсиммонз, поощряющего развитие молодой ирландской поэзии, — произнес ведущий, — присуждается… Здесь ли Перс МакГарригл?
— Здесь! — крикнул Перс. — Подождите, я сейчас! — Его появление на сцене было встречено дружным смехом, который Перс приписал тому, что он возник перед публикой с бутылкой «Гиннеса».
— Поздравляю, — сказал ведущий, вручая ему чек. — Я вижу, вы захватили с собой источник вдохновения.
— Мое вдохновение, — с чувством ответил Перс, — это девушка по имени Анжелика.
— И это прекрасно, — сказал ведущий, легонько подталкивая его к ступенькам. — Следующая премия…
Вернувшись на место, Перс обнаружил, что Рональд Фробишер и Редьярд Паркинсон затеяли сердитое препирательство.
— Да что вы вообще понимаете в творчестве, Паркинсон? — вопрошал Фробишер. — Вы просто газетный альфонс.
Кто раз продался — продался на всю жизнь. Я помню, вы уже в Оксфорде начали приторговывать собой.
— Ну довольно, довольно, — указал Феликс Скиннер, пытаясь развести спорщиков.
— Сейчас будет драка? — в радостном возбуждении спросила Тельма Рингбаум.
— Послушайте, Фробишер, — сказал Паркинсон, — подобное поведение уместно в ваших романах, но не в жизни. — Он говорил с писателем надменным тоном, но при этом пятился от него. — Кроме того, я не единственный критик, которому не понравился ваш последний роман. Когда это было? Десять лет назад?
— Восемь. Но вы единственный, кто позволил себе гнусное замечание в адрес моего отца, Паркинсон. И я вам этого не простил. — Взяв за горлышко пустую бутылку из-под «Гиннес», Фробишер метнулся к Паркинсону. Кто-то взвизгнул. Феликс Скиннер поймал Фробишера за руку, а Говард Рингбаум взяв его за шиворот, рванул на себя, чуть не придушив романиста. Видя вопиющую несправедливость, а также возмутительный перевес в силах, Перс попытался остановить Рингбаума. Тельма Рингбаум, бросившись в сечу, что было сил пнула мужа в лодыжку. Взвыв от боли, он отпустил Фробишера и в ярости обернулся к Персу. Несколько минут спустя Перс и Фробишер очутились вдвоем на набережной — после настоятельного требования со стороны администрации «Аннабель Ли» незамедлительно покинуть борт судна.
— Козлы недоделанные, — сказал Фробишер, поправляя галстук. — Они что, и вправду решили, что я приложу бутылкой этого альфонса? Я просто хотел припугнуть его.
— Это вам удалось, — сказал Перс.
— Мы еще посмотрим, — сказал Фробишер. — Я их так припугну — в штаны наложат. — И он исчез, спустившись по каменным ступенькам к Темзе.
На улице стемнело, так что Персу не было видно, что делает его сотоварищ. Облокотившись о парапет набережной, он воззрился на бетонные монолиты Королевского концертного зала и Национального театра на другом берегу реки. Внизу мимо него проплывали пустые бутылки, пакеты из-под бутербродов, картонные коробки, сигаретные окурки и другие свидетельства летнего времяпрепровождения праздной публики. Огни «Аннабель Ли» золотыми отблесками играли на темной воде. На корме, перегнувшись через поручни, стояла женщина, ее тошнило. Рядом с Персом снова возник Рональд Фробишер — тяжело дыша, он вытирал руки какой-то тряпкой.
В салоне парохода шумно и весело обсуждали случившееся.
— Подобное, помнится, бывало в пятидесятые годы — кто-нибудь из писателей непременно начинал сводить счеты с критиком. Такие стычки можно было часто наблюдать в пабе, что поблизости от Дворца правосудия.
Однако Редьярд Паркинсон, похоже, решил придать делу серьезный оборот.
— Я позабочусь о том, чтобы Фробишера за его выходку исключили из членов Академии, — сказал он, дрожа мелкой дрожью. — Если же мне это не удастся, я сам выйду из ее рядов.
— Я с вами согласен, — сказал Феликс Скиннер. — Кто-нибудь видел, куда подевалась Глория?
— Этот ирландский сопляк чуть не сломал мне лодыжку, — сказал Говард Рингбаум. — Я на него и в суд могу подать.
— Говард, — сказала Тельма. — Мне кажется, мы плывем.
— Заткнись, Тельма.
«Аннабель Ли» медленно начала отчаливать от пристани. Канат, удерживающий пароход у сходен, натянулся, затрещал и лопнул. Между бортом парохода и сходнями показалась вода.
— Зря вы это сделали, — сказал Перс.
— Когда я оканчивал Оксфорд, — неторопливо начал рассказ Фробишер, — мать с отцом приехали на выпускной вечер. Паркинсон был тогда доцентом в моем колледже. В одном семестре он даже был моим куратором — уже тогда он казался надутым ослом, хотя надо признать, начитан он был будь здоров. Короче, мы повстречались с ним во дворе колледжа, и я представил его родителям. Отец мой был литейщиком высшего разряда, и руки у него были золотые: начальники в ножки ему кланялись, если предстояла ответственная работа. Разумеется, Паркинсон ничего об этом не знал, да и вообще, ему на моих родителей было наплевать. Для него мой отец был неотесанный работяга, который в честь праздничка вырядился в свой лучший костюм и полотняную кепку, так что Паркинсон не упустил случая указать отцу его место. Он начал разглагольствовать на ученые темы, а отец стал заметно нервничать и покашливать, чтобы скрыть смущение. Должен сказать, что незадолго до этого он удалил себе все зубы — в наших краях это практиковалось, как профилактическая мера, — а протезы были плохо подогнаны. Короче говоря, он кашлянул, и верхняя челюсть выскочила у него изо рта. Он ее поймал и сунул в карман. Все это было довольно забавно, но Паркинсон сделал вид, будто вот-вот хлопнется в обморок. А через несколько лет у меня вышел роман, в котором главный герой был списан с отца — его к тому времени уже не было в живых, — и Паркинсон отрецензировал книгу в воскресной газете. В рецензии были такие слова, я помню их наизусть: «Читателю трудно разделить сентиментальные чувства, кои испытывает автор по отношению к своему герою. Если у человека скверные зубные протезы, это еще не доказательство, что он соль земли». Хотя в романе о зубных протезах не было ни слова. Паркинсон добавил это от себя, исключительно по злобе. И я ему этого никогда не прощу.
Пароход уже удалился от берега на приличное расстояние. На палубе Глория, подняв голову от перил, вглядывалась в темноту, словно пытаясь понять, знакома ли ей стоящая на пристани парочка. Фробишер помахал ей, и она, помедлив, нерешительно махнула в ответ.
— Все-таки я думаю, вам не стоило этого делать, — сказал Перс. — Они могут налететь на мост.
— Не волнуйтесь, — успокоил его Фробишер. — Самый длинный канат я оставил, и он эту посудину удержит. Я кое-что понимаю в морском деле: когда-то, во время студенческих каникул, работал на Вустерском канале. Веселые были времена…
