— Отличная идея! — сказал Перс. Он был рад отвлечься в компании Морриса Цаппа, поскольку утро у него началось неудачно. В главной конторе компании «КЛМ» с ним обошлись вежливо, но сдержанно. Ему подтвердили, что Герман Пабст действительно был исполнительным директором компании в пятидесятые годы, но в 1961 году оставил пост и перебрался в Америку, где работает по настоящее время. Однако где именно работает мистер Пабст, ему сказать не смогли или не захотели. Перед Персом замаячила перспектива продолжить поиски в Америке. Интересно, надолго ли хватит полученной тысячи фунтов при столь стремительных расходах.
Моррис Цапп уже прекрасно освоился в лабиринте узких улочек и каналов Амстердама. Он уверенно повел Перса мимо цветочного рынка на набережной, через мосты, по узким переулкам и шумным торговым улицам.
— Знаешь, что я тебе скажу? — заговорил Моррис. Мне здесь нравится. Город плоский, и я хожу не задыхаясь, сигары — высшего качества и стоят гроши, а уж о ночных развлечениях и говорить нечего.
— Я на днях побывал в Сохо, — сказал Перс.
— Сохо-шмохо, — скривился Моррис Цапп. — Это детский сад по сравнению с улицей красных фонарей.
Они вышли из узкого переулка на залитую солнцем просторную площадь, заставленную столиками из расположенных по кругу ресторанов и кафе. Моррис предложил начать с аперитива.
— А времени у нас достаточно? На конференцию не опоздаем? — спросил Перс.
Моррис передернул плечами.
— Ну, пропустим один-два доклада. Меня вообще только один человек интересует — фон Турпиц. — Кто это?
Моррис Цапп поманил официанта.
— Как насчет джина? Он у них идет за vin du рауs
[51]
. Перс кивнул.
— «Боле», — сказал Моррис официанту, растопырив у него перед носом два пальца. — Турпиц — это один ученый фриц, занимающийся рецептивной эстетикой. Лет сто назад он написал книгу под названием «Романтический читатель» — о том, почему люди кончали самоубийством, прочитав «Вертера», или совершали паломничества в места действия «Новой Элоизы»… Книга неплохая, но очень традиционная. А потом Изер и Яусс в Констанце наделали шуму со своей рецептивной эстетикой, и фон Турпиц быстро к ним переметнулся.
— Но тогда почему вы хотите его услышать?
— Чтобы кое в чем убедиться. Он в некотором смысле соперник.
— В чем? В любви?
— Я тебя умоляю. Претендует на ту же должность, что и я.
— Мне показалось, что вы своим местом довольны.
— Видишь ли, каждый человек имеет свою цену. Моя цена — это сто тысяч зеленых в год и никаких обязанностей. Ты что-нибудь слышал о новой должности профессора-литературоведа при ЮНЕСКО?
Пока Моррис вводил Перса в курс, официант принес два стаканчика охлажденного неразбавленного джина.
— Его надо пить залпом, — сказал Моррис, принюхиваясь к жидкости.
— За ваши успехи, — сказал Перс, поднимая стаканчик. — И за твои тоже, — сказал Моррис. — Пусть исполнятся все наши желания.
— Аминь, — сказал Перс.
Затем они сытно пообедали в индонезийском ресторанчике, где смуглые официанты в белоснежных тюрбанах непрерывно подносили им ароматные яства из курицы, креветок, свинины и овощей. Моррис Цапп отобедал здесь накануне и потому неплохо ориентировался в меню.
— Это арахисовый соус, — пояснял он, жадно поглощая очередное блюдо. — А это мясо, тушенное в кокосовом молоке, а это жареный на вертеле молочный поросенок. Попробуй креветочных крекеров.
— После такого обеда полагается поспать, — сказал Перс, когда они, покинув ресторан, направились в отель «Сонеста». Небо тем временем затянуло тучами, и воздух, как перед грозой, наполнился гнетущей духотой.
— На первом докладе я точно вздремну, — сказал Моррис. — Пожалуйста, разбуди меня, когда на трибуне появится фон Турпиц. Ты его сразу узнаешь — у него на одной руке надета черная перчатка. Никто не знает почему и никто не отваживается спросить.
«Сонеста», огромный современный отель в районе Катен-гат, был построен впритык к круглой лютеранской церкви, приспособленной под зал для проведения конференций.
— Надеюсь, церковь не действующая, — заметил Перс, входя под высокие своды. Могучий орган из темного дерева с позолотой, а также выступающая из стены резная кафедра — вот все, что напоминало о прежнем назначении здания.
— Я бы сказал, что церковь теперь освящена заново, — пояснил ему Моррис Цапп. — Ты разве не знаешь, что религия современного мира — это информация?
Перс наблюдал за тем, как быстро заполняются зрительские ряды, тайно надеясь увидеть Анжелику — спокойную, собранную, в серьезных очках и с занесенной над блокнотом стальной авторучкой. Какой-то мужчина, лицом похожий на ящерицу, проходя мимо них, едва заметно кивнул Моррису; его сопровождал молодой недовольного вида человек в черных узких джинсах.
— Это Мишель Тардьё, — тихо сказал Моррис. — Еще один претендент на должность в ЮНЕСКО. А отрок рядом с ним — как бы научный ассистент. Насколько ценны его исследования, можно судить по тому, как славно виляет он задом.
— Здравствуйте, молодой человек! — Перса легонько похлопали по плечу и, обернувшись, он увидел стоящую позади него мисс Сибил Мейден; на ней было платье в цветочек, а в руках она держала веер.
— Здравствуйте, мисс Мейден! — приветствовал он пожилую даму. — Я и не знал, что вы интересуетесь семиотикой.
— Мне просто захотелось узнать, что это такое, — ответил она. — Не следует игнорировать то, что непонятно.
— Ну и как ваше впечатление?
Мисс Мейден с треском раскрыла веер.
— Все это вздор, — заявила она. — Хотя Амстердам — чудный город. Вы были в музее Ван Гога? Ах, эти пейзажи Арля! Как откровенно фалличны кипарисы, как тучны, как плодородны нивы!
— Я думаю, пора занимать места, — сказал Перс. — Кажется, начинают.
На каждом кресле лежали листочки, которые с первого взгляда из-за обилия квадратиков, стрелочек и всевозможных линий могли показаться схемой электростанции, с той только разницей, что в квадратики были вписаны слова «трагедия», «комедия», «пастораль», «лирика», «эпос», «драма». Первый доклад назывался «Семиотическая теория жанра»; его, запинаясь и потея от напряжения, читал по-английски какой-то славянин, хотя рабочим языком конференции был объявлен французский. В бывшей церкви было довольно жарко. У Перса за спиной шелестела веером мисс Мейден, время от времени то недоверчиво хмыкая, то презрительно фыркая. Голова Перса сделалась тяжелой, как пушечное ядро. Он стал подремывать, клоня ее вперед и тут же просыпаясь от боли в шейных мышцах. В конце концов Перс уронил голову на грудь и погрузился в глубокий сон.
От сна, в котором Перс с амвона часовни, похожей на салон самолета, читал доклад о влиянии Т. С. Элиота на Шекспира, его пробудил удар грома. Небо за окнами потемнело, и в зале включили свет. По крыше барабанил дождь. Перс зевнул и протер глаза. На трибуне стоял мужчина с бледным лицом, обрамленным шлемом пепельных волос, и говорил в микрофон по-английски, но с сильным немецким акцентом, отделяя и выплевывая, как косточки, согласные. Время от времени он взмахивал рукой в черной лайковой перчатке. Перс покрутил головой, как пловец, которому попала в уши вода. И хотя глаза его проснулись, в ушах, как ему показалось, продолжал звучать его сон. Перс ущипнул себя и вздрогнул от боли. Затем он ущипнул Морриса Цаппа, дремавшего в соседнем кресле.
