Но угон самолета — не единственная опасность современных авиапутешествий. Каждое лето на международных авиалиниях случаются неприятности: то забастовка французских авиадиспетчеров, то саботаж английских грузчиков, то война на Ближнем Востоке. В этом году после крушения в чикагском аэропорту О'Хейр был снят с эксплуатации авиалайнер «ДС-10»: потеряв при взлете один из двигателей, он упал на землю, и все пассажиры погибли. Черный ящик зафиксировал последнее слово капитана: «Проклятие!» Не менее крепкие выражения слетают с уст пассажиров, атакующих стойки туристических агентств в попытке обменять билеты на «Боинги» или «Трехзвездные Локхиды» других авиакомпаний или, в крайнем случае, довольствоваться местом на допотопном тихоходе «ДС-8» (без телеэкранов и с вечно засоренными туалетами) и добираться до Европы через Ньюфаундленд и Рейкьявик. Этим летом многие участники конференций прибывают в пункт назначения в более раздраженном и измотанном состоянии, и звук затихающих самолетных двигателей кажется им божественной музыкой. Однако потребность в информации у них ничуть не уменьшилась, и гул их голосов по-прежнему несмолкаем.
Сколько давать на чай? Как добраться из аэропорта в центр города? Вы хоть что-нибудь понимаете в местных ресторанных меню? В Бангладеше таксистам на чай дают десять процентов, в Италии — пять, в Мехико вообще не дают, а в Японии чаевыми вы даже оскорбите таксиста. От аэропорта Нарита до центра Токио — сорок километров. Туда идет быстрая электричка, но в центре города остановка у нее считанные секунды, так что лучше ехать автобусом. По-гречески автобусная остановка будет «стасис». Жареные яйца по-польски называются «яешнице»; слово как будто звукоподражательное — если вам вообще удастся его выговорить. В Израиле на завтрак вам подадут яйца всмятку, но холодные — гадость. В Корее на завтрак едят суп; его же едят на обед и на ужин. В Норвегии обедают в четыре часа пополудни, в Испании — в десять вечера. В Токио ночные клубы закрываются в половине двенадцатого ночи, а в Берлине они в это время только открываются.
О, это удивительное многообразие языков, блюд и обычаев разных стран и народов! Но не менее удивительно то, как быстро ученый люд, связанный общими интересами, преодолевает различие культур. По всему свету — в гостиницах, университетских общежитиях, в научных центрах, в шато, на виллах, в загородных резиденциях, в столичных городах, курортных местечках, на берегах озер, среди горных вершин, на побережьях южных и северных морей — странствующие ученые всех цветов кожи собираются, чтобы обсудить романы Томаса Гарди, или приписываемые Шекспиру пьесы, или постмодернистский рассказ, или поэтику имажизма. Но конечно, не все из проводимых в это лето конференций посвящены английской литературе, отнюдь нет. В это же время собираются конференции на темы французского средневекового шансона, или испанской поэтической драмы шестнадцатого века, или течения в немецкой литературе под названием «Буря и натиск», или сербских народных песен; на иных конференциях обсуждают династии античного Крита, или историю северо-западной Шотландии, или политику Бисмарка, или социологию спорта, или экономические противоречия монетаристской доктрины; проводятся конференции, посвященные физике низких температур, микробиологии, патологии полости рта, квазарам и теории катастроф. Иногда две конференции размещаются под одной крышей, из чего возникают забавные недоразумения. Известен случай, когда один медик лишь на двадцатой минуте доклада «К типологии климакса» сообразил, что попал не на ту конференцию.
В целом, тематические сборища ученых — это клубы для избранных. Каждый имеет свой жаргон, сложившийся порядок подчинения, информационный бюллетень и профессиональную ассоциацию. Его члены собираются вместе раз в году, на очередной конференции. И пошло-поехало: «привет — как-поживаете — чем-занимаетесь»? За бокалом спиртного, на обеде, в перерыве между докладами. Нам с вами надо пропустить по стаканчику; давайте вместе пообедаем или позавтракаем. Смысл проведения конференции заключается именно в неформальном общении, а не в ее научной программе с докладами и семинарами, которые якобы собрали вместе ее участников и которые наводят на них же невыносимую скуку.
Любая научная проблема и посвященная ей конференция — это особые планеты, которые, однако, объединяются в созвездия, так что опытный путешественник по интеллектуальной вселенной (например, такой как Моррис Цапп) может переместиться из одного созвездия в другое и появиться в Амстердаме как семиотик, в Цюрихе — как специалист по Джеймсу Джойсу, а в Вене — как нарратолог. Родной для него английский — большой плюс, поскольку он стал международным языком теории литературы, а многие конференции объединяет именно теория. Этим летом на всех конференциях, куда только ни заносило Морриса, у всех на устах один и тот же вопрос: кто получит должность профессора-литературоведа при ЮНЕСКО? Какое предпочтут теоретическое направление — формализм, структурализм, марксизм или деконструктивизм? Или же место достанется неразборчивому в теориях либералу-гуманисту, а то и противнику всяких теорий вроде Филиппа Лоу?
— Филипп Лоу? — недоверчиво переспрашивает Морриса Цаппа Сай Готблатт. На календаре — 15 июня, канун «Дня Блума», международный симпозиум по Джеймсу Джойсу в Цюрихе перевалил за экватор, и его участники толпятся в пабе «Джеймс Джойс» на Пеликанштрассе. Паб — с его панелями красного дерева, плюшевыми диванчиками и медными украшениями — настоящий, дублинский, едва не погибший от руки ирландского строительного подрядчика и по частям перевезенный в Швейцарию, а затем любовно восстановленный в городе, где создатель «Улисса» пережидал Первую мировую войну и умер во время Второй. В баре витает подлинный ирландский дух — только вот чистота в нем, особенно в туалете, на кафельном полу которого можно при желании пообедать, не идет ни в какое сравнение со зловонным свинюшником, каковой обнаружится в любом из подобных заведений города Дублина.
— Филипп Лоу? — повторяет Сай Готблатт. — Ты шутишь.
Сай — старый приятель Морриса еще по штату Эйфория, из которого он пять лет назад уехал в Пенсильванию, переключив свои научные интересы с Хукера
[55]
на более перспективную область литературоведения. Сай — смуглый привлекательный мужчина, немного франт, хотя не вышел росточком: высматривая в толпе знакомых, то и дело поднимается на цыпочки.
— Я бы и рад пошутить, — говорит Моррис, — но кто-то на днях прислал мне вырезку из лондонской газеты, в которой сказано, что Лоу называют сторонним кандидатом на эту должность.
— И каковы его шансы? Один к девяти миллионам? — спрашивает Сай Готблатт. Он запомнил Лоу исключительно по салонной игре «Уничижение», которой англичанин испортил им с Беллой вечеринку в далекие уже годы. — У него ведь нет ни одной приличной публикации.
— Нет, как раз сейчас все только и говорят о его совершенно пустопорожней книге о Хэзлитте, — возражает Моррис. — В литературном приложении к «Таймс» Редьярд Паркинсон напечатал о ней восторженную рецензию. Англичане помешались на отрицании всех и всяческих теорий и просто тащатся от книги Филиппа Лоу.
