— Нет, мне надо просмотреть доклад перед завтрашним выступлением.
И просматривать-то нечего — две с половиной страницы, горестно думает Родни по дороге к лифту. Он уже не способен радоваться злосчастью Филиппа перед лицом собственной неминуемой казни. Сегодня или никогда. Пан или пропал. Или я прикончу доклад, или он меня. Войдя в номер, он включает настольную лампу, кладет перед собой три замусоленных машинописных страницы и в девяносто четвертый раз перечитывает текст. Что ж, в принципе неплохо. Во вводной части он убедительно и элегантно выходит на главную проблему: «Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика…» А дальше пустота: чистое пространство листа, белое зияние — или черная дыра, поглотившая способность Родни Вейнрайта конструктивно мыслить.
Беда еще вот в чем: воображение Родни Вейнрайта так ярко рисует ему, как завтра с тремя страничками текста он поднимается на кафедру читать пятидесятиминутный доклад, и так ясно дает почувствовать переживаемый при этом ужас, что, он, будто под гипнозом, теряет последнюю способность шевелить мозгами. Он живо представляет себе, как, дойдя до середины третьей страницы, делает паузу, отпивает из стакана воды и оглядывает публику, которая смотрит на него сначала терпеливо, выжидающе и с любопытством, а потом нетерпеливо, раздраженно и с сожалением…
В отчаянии Родни опустошает миниатюрную бутылочку виски из стоящего в номере холодильника и, оживившись, начинает что-то-лишь бы что — писать на фирменной бумаге отеля «Хилтон». Затем, подряд опрокинув в себя бутылочки джина, водки и коньяка, он вдохновляется, и вот уже его ручка птицей летает по бумажному листу. К Родни возвращается оптимизм. Посмеиваясь и не прекращая писать, он скручивает пробки с пузырьков «Бенедиктина», «Куантро» и «Драмбуйе». Он слышит, как с вечеринки возвращается Джой Симпсон и, войдя в номер, закрывает за собой дверь. Родни на минуту прерывает творчество, чтобы приложиться ухом к стенке. В соседнем номере тишина.
— Что, дружище, сегодня не до траха? — радостно кричит он в стену, неверной походкой возвращается к столу и кладет перед собой чистый лист бумаги.
Пробудившись утром, Родни Вейнрайт обнаруживает, что провел ночь сидя за столом. Он с трудом приподнимает голову, которая гудит как пивной котел, и видит вокруг себя полчища пузырьков из-под спиртного и груды бумаги, покрытой невразумительной тарабарщиной. Одним движением руки он отравляет бутылки и бумагу в мусорную корзину. Затем принимает душ, бреется и тщательно одевается, не забыв нацепить галстук. Потом становится на колени перед кроватью и истово молится. Это единственное, что ему остается делать. Его спасет только чудо: божественное вдохновение, которое позволит ему на ходу измыслить сорокапятиминутное продолжение доклада о будущем литературной критики. Родни Вейнрайт, никогда искренне не веривший в Бога, стоит коленопреклоненный в святом городе Иерусалиме и поочередно возносит молитвы Иегове, Аллаху и Иисусу Христу, умоляя их спасти его от позора.
Доклад назначен на девять тридцать. В девять двадцать пять Родни появляется в конференц-зале. Внешне он кажется спокойным. Единственное, что выдает его волнение, — это приклеенная на лице улыбка. Участники конференции вслух отмечают, какой у него бодрый и веселый вид. Родни раскланивается во все стороны и непрерывно лыбится. От улыбки у него уже сводит скулы, но мышцы лица ему не подчиняются. Моррис Цапп, который председательствует на сегодняшнем заседании, о чем-то тревожно переговаривается с Джой Симпсон. Филиппу Лоу, судя по всему, стало хуже: температура не снижается, заболели суставы и появились приступы удушья. Джой вызвала в номер врача. Моррис Цапп сочувственно трясет головой и озабоченно хмурится. Родни, прислушиваясь к их разговору, одаряет их лучезарной улыбкой. Они в недоумении смотрят на него.
— Я схожу в гостиницу посмотреть, не пришел ли врач, — говорит Джой.
— Так, пора начинать шоу, — говорит Моррис Цапп Родни Вейнрайту.
Моррис представляет Родни, который, сияя улыбкой, сидит среди публики. Потом, все еще скаля зубы, он поднимается на кафедру, вынимает три машинописных листочка, кладет их перед собой и тщательно разглаживает. С трудом скрывая веселость, он приступает к чтению доклада. Публика, отреагировав на его мимику и решив, что доклад будет остроумным, весело хихикает. Родни доходит до третьей страницы, видит разверстую перед ним белую пропасть и расплывается до ушей.
В этот момент в дальнем конце зала начинается какое-то волнение. Родни Вейнрайт поднимает глаза от бумаги: это вернулась Джой Симпсон и шепотом совещается в заднем ряду с Сэмом Зингерманом. В соседних рядах головы поворачиваются в их сторону; раздаются взволнованные приглушенные голоса. Родни Вейнрайт сбивается и возвращается к началу фразы — своей последней фразы: «Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика…» Гул голосов в аудитории нарастает. Несколько человек покидают зал. Родни замолкает и вопросительно смотрит на Морриса Цаппа, который сердито барабанит ручкой по столу.
— Просьба соблюдать тишину и не мешать доктору Вейнрайту читать доклад.
В заднем ряду поднимается с места Сэм Зингерман.
— Прошу прощения, Моррис, но мы получили тревожное известие: у Филиппа Лоу подозревают «болезнь легионеров».
Где-то в средних рядах одна из участниц конференции вскрикивает и падает в обморок. Все вскакивают — кто с побелевшим от страха, кто с искаженным от злости лицом — и громко требуют внимания. «Болезнь легионеров»! Жуткая и таинственная, еще не познанная медициной чума двадцатого века, которая тремя годами раньше поразила съезд Американского легиона в гостинице «Бельвю-Стратфорд» в Филадельфии и выкосила шестую часть его участников. Это то, чего опасаются участники любой конференции, это дурная болезнь, возмездие за грех, расплата за увеселительные поездки, проживание в шикарных отелях, вечеринки, потакание собственным слабостям и прочие удовольствия. «Болезнь легионеров»!
— Не знаю как остальные, — говорит сидящий в первом ряду Говард Рингбаум, — а я немедленно съезжаю из отеля. Идем, Тельма.
Тельма Рингбаум не двигается с места, но все уже на ногах, и на выходе из зала образовалась давка. Моррис поворачивается к Родни и разводит руками:
— Кажется, нам придется прервать доклад. Примите мои извинения.
— Что поделаешь? — отзывается Родни Вейнрайт, которому наконец удалось совладать с улыбкой.
— Какое для вас разочарование: столько готовиться — и пожалуйста!
— Что ж… — философски вздыхает Родни Вейнрайт, пожимая плечами.
— Мы могли бы назначить другое время, — говорит Моррис Цапп, вынимая изо рта потухшую сигару и зажигая ее. — Но сдается мне, что конференция на этом завершилась.
— Мне тоже так кажется, — говорит Родни Вейнрайт, засовывая в папку три машинописных листочка.
К председательскому столу подходит Тельма Рингбаум.
— Моррис, ты тоже думаешь, что у Филиппа «болезнь легионеров»?
— Нет, я думаю, что это солнечный удар, а врач переусердствовал с диагнозом, потому что его визит оплачивает «Шератон».
