— А мы, должно быть, уже летим над Англией, — говорит Мэри Мейкпис, глядя в иллюминатор.
— Дождь идет? — спрашивает Цапп.
— Нет, небо ясное. Видны маленькие поля, похожие на лоскутное одеяло.
— Если нет дождя, то это не Англия. Мы, наверное, сбились с курса.
— А вот появилась большая темная клякса. Может быть, крупный город.
— Вероятно, Раммидж. Скорее всего, большая темная клякса — это он и есть.
И вот в обоих «Боингах» одновременно устанавливается та особая тишина, которая предшествует посадке самолета. Двигатели приглушены, и как бы прислушиваясь к ним, умолкли пассажиры. Самолеты начинают сбрасывать высоту — с кажущейся неуклюжестью, чередой шатких, подрагивающих соскоков, будто низвергаясь с гигантской лестницы. Пассажиры делают глотательные движения, чтобы не закладывало уши, закрывают глаза и проверяют, на месте ли паспорта и гигиенические пакеты.
Время тянется очень медленно. Каждый из пассажиров на какое-то время оказывается в одиночестве, наедине со своими мыслями. Но думать связно, болтаясь и раскачиваясь между небом и землей, как-то не получается. Филипп думает о том, как храбро улыбалась Хилари и как грустно ему махали дети, стоя на платформе в Раммидже и глядя вслед отходящему поезду, о том, что он забыл вернуть студенту курсовую, о том, сколько будет стоить такси от аэропорта до Плотина. Будущее пугает своей неопределенностью, и его охватывает приступ тоски по дому; потом он думает о том, не разобьется ли самолет, и как вообще наступает смерть, и есть ли Бог, и куда он засунул багажные талоны. Моррис Цапп размышляет о том, остаться ли ему в Лондоне на несколько дней или немедля поехать в Раммидж и сразу узнать все самое худшее. Он вспоминает о том, как близнецы затеяли какую-то тихую игру в углу сада и с неохотой отвлеклись, чтобы попрощаться с ним, о том, как Дезире отказалась с ним спать накануне его отъезда, а он уж сколько месяцев просидел на голодном пайке, и вспоминает свою первую девушку Розу Финкельперл, дочь рыботорговца с соседней улицы, и о том, как он удивился, заметив, что и от второй его девушки также слегка отдает рыбой, и еще он думает о том, сколько людей в аэропорту знают, зачем прилетел в Англию этот чартер.
Самолеты резко меняют курс и ложатся на крыло. За головой Мэри Мейкпис внезапно вырастают пригороды, а потом резко исчезают из виду. Вокруг самолета, в котором сидит Филипп Лоу, клубятся тучи, стекла иллюминаторов исхлестаны струями дождя. Мимо несутся увеличившиеся до привычных размеров дома, холмы, деревья, ангары, грузовики — будто старые знакомые, с которыми вновь увиделся после долгой разлуки.
— Бум!
— Бум!
В один и тот же момент времени, но разделенные расстоянием в десять тысяч километров, оба самолета касаются земли.
На новом месте
Филипп Лоу снял квартиру на втором этаже двухэтажного дома в конце Пифагорова проезда, на улице с классическим названием, но романтическими очертаниями, спирально опоясывающей зеленые холмы Плотина, — таких улиц в городе было немало. Квартплата по местным стандартам была низкой, поскольку дом находился в так называемой оползневой зоне. Дом и в самом деле уже сместился метра на четыре вниз по направлению к бухте — и это обстоятельство заставило его хозяина срочно выехать, с намерением сдать жилье в аренду людям, у которых было либо слишком мало денег в кармане, либо слишком много ветра в голове, чтобы предъявлять какие-либо претензии. Филипп не попадал ни в одну из этих категорий, но подлинную историю дома номер 1037 по Пифагорову проезду он узнал лишь после того, как подписал шестимесячный договор аренды. Эту историю поведала ему в первый же вечер Мелани Бирд, самая хорошенькая и цветущая на вид девушка из трех обитательниц квартиры на первом этаже, одновременно любезно показывая ему, как управляться со стиральной машиной, расположенной в подвале. Так что если квартплата и была низкой, то уж не настолько, чтобы это вызывало удивление. К тому же Мелани напомнила ему, что безопасное для жилья место едва ли найдется во всей Эйфории, чей уникальный живописный ландшафт является продуктом огромного геологического разлома, тянущегося через весь штат. Именно поэтому в конце 19 века здесь случилось сильное землетрясение, и повторение этой катастрофы до конца века двадцатого уже достоверно предсказано сейсмологами, а также религиозными сектами, ожидающими в это же самое время конца света, — редкий и впечатляющий пример согласия между наукой и суеверием.
Когда Филипп по утрам отдергивал в гостиной шторы, вид за окном каждый раз повергал его в шок. На первом плане, слева и справа, по склонам холмов картинно лепились дома и сады университетских сотрудников. Внизу, там, где подножия холмов встречались с морским берегом, раскинулся кампус с его белеющими зданиями, обрамленными кустарником дорожками, колокольней и центральной площадью, аудиториями, стадионами и лабораториями, со всех сторон очерченный прямолинейными улицами центрального района Плотина. Середину пейзажа заполняла бухта — она в обе стороны уходила за горизонт, заставляя невольно направить взгляд по огромной впечатляющей дуге: сначала вдоль прибрежной автострады, затем через бухту по длиннейшему Эссефскому мосту (шестнадцать километров от края до края), чтобы встретиться с драматическим городским силуэтом — темными небоскребами на фоне белых холмов с жилыми кварталами, а оттуда по изящным изгибам подвесного Серебряного моста, за которым начинался Тихий океан, опуститься на зеленые холмы округа Миранда, прославившегося своими рощами из красного дерева и дивным по красоте побережьем.
Эта обширная панорама с самого раннего утра оживлялась всеми мыслимыми средствами передвижения — пароходами, яхтами, автомобилями, грузовиками, самолетами, вертолетами и катерами на воздушной подушке. Все это находилось в непрестанном движении и напоминало Филиппу красочную обложку книги «Мир современного транспорта», которую он получил в подарок на свой десятый день рождения. Этот вид, по его мнению, являл собою полное слияние Природы и Цивилизации и позволял одним взглядом охватить технологический венец творения рук человеческих и восхитительные красоты мира природы. Однако гармония пейзажа, и он это знал, была иллюзорной. Чуть влево, вне поля видимости, над военно-промышленным портом, зависло облако дыма, а справа коптил небо нефтеперерабатывающий завод. А бухта, так весело блестевшая под утренним солнцем, была, согласно Чарлзу Буну и другим источникам, отравлена промышленными отходами и неочищенными сточными водами и к тому же необратимо уменьшалась из-за бессовестного сброса мусора и насыпных работ.
Однако даже при всем при этом, несколько виновато думал Филипп, вид, вставленный в раму его окна, по-прежнему изумительно хорош.
Куда менее очарован видом из своего окна был Моррис Цапп — его взгляду предстала череда заросших сорняком садиков у дома, трухлявых сараев и мокрого белья, огромных больных деревьев, мрачных крыш, заводских труб и церковных шпилей — но от повышенных требований к пейзажу он отказался еще на самой ранней стадии поиска меблированного жилья в Раммидже. Он быстро убедился в том, что если вы смогли найти место, температура которого достаточна для выживания человеческого организма, да еще оснащенное пусть самыми примитивными удобствами и декорированное цветами и узорами, не вызывающими немедленного приступа рвоты, можно считать, вам сильно повезло. Он подумывал о гостинице, но в окрестностях кампуса они были даже хуже, чем частные дома. В результате он снял себе квартиру на верхнем этаже огромного старого дома, владельцем которого был врач-ирландец с обширным семейством. Доктор О'Шей собственными руками переделал мансарду под жилье для своей престарелой мамаши, и именно в связи с недавней кончиной последней, подчеркнул он, Моррис должен благодарить судьбу за то, что такое чудное место, которому всякий позавидует, оказалось незанятым. По мнению Морриса, сей факт служил не самой удачной рекламой товара, однако О'Шей был убежден в том, что за подобные сентиментальные ассоциации ему, американцу, вырванному из лона родной семьи, следует доплачивать как минимум пять долларов в неделю. Он указал на кресло, в котором его родительница корчилась в предсмертных судорогах, а прыгая на матрасе, чтобы доказать его упругость, не преминул заметить с печальным вздохом, что еще и месяца не прошло, как его любимая матушка отправилась на тот свет вот с этого самого одра.
