Вернер захохотал.
— Честное слово, мне еще не приходилось видеть такой наглой русской девушки! — наконец выговорил он сквозь смех. — Все, кроме вас, прекрасно понимают, что любой представитель оккупационных властей имеет полное и неоспоримое право спросить любой документ у любого жителя оккупированной территории. Но в данном случае я вовсе не хочу лишний раз удостоверить вашу личность. Мне будет просто приятно взглянуть на ваш новый аусвайс, ведь я имею к его выдаче самое прямое и непосредственное отношение.
Лиза послушно достала документ и протянула Вернеру. Он прав во всем. Пора запомнить, что любой оккупант имеет право не только проверить у нее документы, но и убить ее. Просто так. Безо всякого повода. И безо всякого наказания. Хотя убитого мало греет, наказан потом его убийца или нет…
Но если честно, Вернер («просто Алекс») сам вынуждает Лизу так себя вести. Никогда не поймешь, когда он говорит серьезно, а когда шутит или насмехается — причем не только над Лизой, но и над собой. С ним невозможно быть серьезной, его невозможно бояться. А ведь он враг, фашист! Но, видимо, такая уж у него натура. Наверное, даже узнай он о том, в каком страшном деле она вынуждена участвовать, даже разоблачив ее, даже направляя на нее пистолет, он будет смеяться и шутить.
— Интересно, — задумчиво произнес Вернер, возвращая Лизе аусвайс, — сохранился ли у фотографа, который сделал столь прелестный снимок, негатив? Я бы с удовольствием заказал ему еще одно ваше фото. Для себя. Только не такое маленькое, а кабинетного, так сказать, формата. Знаете, с почтовую открытку, вот такого размера. — Он показал на пальцах. — И носил бы его в бумажнике, иногда с гордостью предъявляя своим приятелям. Они бы рассматривали его, завидовали мне, восхищались вашим изумительным лицом, делали бы скабрезные намеки, которые я с тонкой улыбочкой игнорировал бы, а потом спрашивали бы, что написано на обороте снимка. И я с удовольствием переводил бы им вашу дарственную надпись, сделанную, конечно, по-русски: «Моему любимому Алексу — на вечную память. Лиза Пет-ро-пав-лов-ская». О, неужели мне удалось выговорить вашу фамилию? Ну и в конце пусть там будет написано: «Такого-то числа, такого-то года, город Мезенск, бывшая Россия».
— Вам бы фантастику писать, герр обер-лейтенант, — сухо обронила Лиза, с усилием пытаясь справиться с дрожью ненависти.
«Любимому Алексу» — это еще ладно, переживаемо. Мещанство и пошлость, конечно, но терпимо. А вот насчет «бывшей России»… Да как он смеет?!
— Фантастику? — удивился Вернер. — А, понимаю. Жюль Верн, Герберт Уэллс… Ну и Томас Мор, конечно, с его «Утопией». Я читал, очень любопытно. Интересно, а что вам кажется утопией?
Вот пристал же…
— Алекс, может, я пойду, а? — жалобно попросила Лиза, нарочно называя его по имени: авось рассиропится и угомонится. — Меня ждет фрау Эмма. Как-то неловко опаздывать в первый же рабочий день.
— Ну, за такое обращение я для вас готов даже луну с неба достать! — усмехнулся Вернер, однако вид у него сделался очень самодовольный, и Лиза поняла, что ее невинная женская хитрость подействовала. — Сейчас я вас пропущу. Я хотел бы проводить вас в зал и сразу, так сказать, заявить свои права, потому что, подозреваю, у вас отбоя не будет от поклонников, однако должен уехать: меня вызывает фон Шубенбах. Вообразите, наш подстреленный приятель лично возглавлял поимку того мерзавца, который вчера с самолета положил несколько десятков доблестных солдат фюрера, а заодно — жителей Мезенска… Вы слышали, конечно, об этом?
Лиза кивнула, решив умолчать о том, что не только слышала, но и имела несчастье наблюдать все своими глазами.
— Ну так вот. Негодяй арестован, все сведения о нем держатся в секрете, однако расследование идет полным ходом, и я сейчас должен ехать к Шубенбаху по его личному вызову. Ума не приложу, что там за срочность и чем я могу ему помочь. Может быть, он попросит с помощью моего отца нажать на какие-то педали в Берлине, чтобы наделить его новыми полномочиями? Все-таки его шеф сейчас в отъезде, у Шубенбаха возник замечательный шанс выдвинуться, а он весьма честолюбив, своего не упустит. Так что сами понимаете: служба прежде всего. Кроме того, помощник военного следователя — не та персона, приглашением которой можно пренебречь. Словом, дорогая, я попытаюсь вернуться пораньше, но, если этого не произойдет, умоляю вас держаться стойко и не простирать свою благосклонность на первого же попавшегося бравого фронтовика, поразившего ваше воображение своими байками. Помните, что у вас есть перспектива получше! Вашу ручку…
Вернер приложился к ее руке и ушел, посмеиваясь, а Лиза смотрела ему вслед с ненавистью. Хм, «любимый Алекс»… Чтоб ты сдох со своими намеками! Все-таки, как ни кощунственно звучит, а нет худа без добра: если бы не гад-антифашист, устроивший бойню на площади, Алекс так просто не отвязался бы сегодня от Лизы, и современные вариации на тему Юдифи и Олоферна вполне имели бы шанс воплотиться в реальность.
Но после того, что сегодня было с Петрусем, это просто невозможно!
Лиза прогнала поплывшие перед глазами воспоминания, которые вмиг сделали ее слабой, и вошла в ресторан.
* * *
— Вообще существует такое понятие, как презумпция невиновности, — пробурчала Алёна, неохотно волоча себя по лестнице.
Менты напористо топали следом, явно мечтая подтолкнуть ее в спину. Они так и горели служебным рвением.
Ответа на ее реплику не последовало.
— Не понимаю, почему вы меня не слушаете! — возмутилась Алёна. — Говорю вам, у меня нет никакого оружия, ни огнестрельного, ни холодного, кроме ножей кухонных. Но они вроде оружием не считаются?
— В определенных обстоятельствах и кухонный нож может стать орудием убийства, — сообщил Скобликов. — Я вам сколько угодно таких случаев могу рассказать.
— Спасибо, не надо! — передернула плечами Алёна. — То есть я вам очень признательна, но — спасибо, не надо. Может быть, когда-нибудь в другой раз. У меня сейчас очень много работы.
И она остановилась на лестнице, всем своим видом показывая, что дальше пускать их не намерена.
— Придется пройти в вашу квартиру, — сказал Скобликов и несколько подвинул Алёну с места, протиснувшись мимо нее. — У нас имеется предписание на обыск.
— Что? — прошептала она, как-то сразу обессилев. — Какой еще обыск?
Она тупо смотрела на спину Скобликова, который теперь неумолимо шагал впереди, но тут за спиной вдруг кашлянул второй милиционер, и Алёна обернулась к нему. Почему-то показалось, что он подает своему лейтенанту какой-то секретный сигнал, направленный против нее. Теперь ей казалось, что весь мир направлен против нее!
Однако никакого знака или сигнала она не уловила. Вид у мента — звания его Алёна не распознала, потому что вообще в званиях ни сухопутных военных, ни морских, ни милицейских не разбиралась, — был какой-то очень уж растерянный. И физиономия покраснела. Он даже снял фуражку и отер вспотевший лоб. Волосы у него были очень светлые, а рядом с покрасневшим лбом вообще казались белыми. И глаза были голубые-голубые, ну чисто васильковые! И они были устремлены на Алёну с каким-то совершенно несчастным и даже, не побоимся так сказать, рабским выражением.
