Бабушка переворачивает страницу альбома и вынимает половину разорванной фотографии.
— Боже мой… — Лоб ее морщится. — Здесь рядом с ней была Алиса. Они снялись вместе около каруселей…
— Какая Алиса? — спрашивает Ласточкин с самым невинным видом.
— Алиса Карпатова… Так ее звали. Правда, с тех пор она успела сменить фамилию, и не раз…
— А почему фотография разорвана?
— О, все из-за этой истории… Разве вы ничего не знаете? Я думала…
— Мы бы хотели услышать вашу версию, — не моргнув глазом, отзывается Ласточкин, и старушка тотчас же успокаивается.
— Мою версию… А что там рассказывать? Оля девушка красивая, молодая… Пела — сначала в «Шиповнике» этом, потом захотела сольную карьеру начать… Продюсеры обдирали всех как липку. Гастроли… по два концерта в день… душ принять и то некогда. А если кто из девочек отказывался, ее сразу же вышвыривали, расторгали контракт и заменяли другой… Но Оле встретился человек — хороший вроде, солидный… Сергей. Сергей Шестопалов его звали. Ну, богатый… Так ведь деньги не главное. Он к Оле так душой прикипел, я уж думала, будет у них свадьба… Украшения дарил, за границу возил… много чего. А потом Олька познакомила его с Алисой. Как же — лучшая подруга, никого ближе ее у Ольки не было… А Алиска-то, змея, у нее Сергея и увела. И окрутила его, так что он Ольку забыл, а Алиска ей смеялась в лицо, говорила, мол, дура ты, шанс свой упустила, ну и пой теперь в «Шиповнике», пока не выкинут. Такая обида Ольку взяла, что она все подарки вернула, все-все… Я ей говорила: зря, может… но она никого уже не слушала. Целыми часами звонила ему по телефону, только Сергей ее знать не желал больше… Тогда она принялась Алиске звонить, все пыталась с ней встретиться, говорила… слова всякие ужасные о ней… Только все напрасно. Скоро мы узнали, что Алиска выходит замуж за Сергея. А Олька, у нее сердце горячее… не выдержала она. — Старушка замолчала, на глазах ее выступили слезы.
— И что же она сделала? — тихо спросил Ласточкин. Его собеседница сделала знак рукой: мол, все хорошо, сейчас она все расскажет.
— Умереть она решила. С собой покончить… так ей все это больно было… Она выпила уксусную кислоту. Но не умерла… Девочки прибежали… на гастролях это было… видят, она лежит, хрипит… Отвезли в больницу. У нее все горло было обожжено… связки… все… И петь она больше не могла. Даже говорить и то с трудом… Вы напишите об этом, напишите обязательно… Чтобы молодые девчонки не доверяли кому ни попадя. Оля мне запретила, но я сама… позвонила Алиске, попросила денег на операцию… Что же — у нее муж богатый, она могла бы все сделать, если бы захотела… А она сказала, что ее это не касается. Что Олька сама виновата, потому что дура. И повесила трубку… Вот так.
Ласточкин сидел очень прямо, не упуская ни слова из того, что ему говорила старушка.
— А с Алисой что потом было? Насколько я знаю, она больше с Шестопаловым не живет…
— Да, — подтвердила старушка, — она любила его, пока он не разорился, а потом бросила без сожаления. Как ненужную вещь, как тряпку… Сейчас у нее какой-то Лазорев или Лазарев, точно не знаю. Я-то, грешным делом, надеялась, что, может, как Алиска Сергея бросила, он к Оле вернется… Но он даже не звонил ей ни разу, и никому до нее дела нет… А ведь в свое время сколько поклонников вокруг нее увивалось! Клялись, что на все готовы, и даже на балкон к ней лазили в гостиницу, а потом — как отрезало… Когда она уксусной кислотой отравилась, к нам тоже журналисты зачастили, а последние лет пять мы никого и не видали… Вот она-то обрадовалась, когда вы позвонили… да… Вы только того, пожалуйста, как она придет, вопросов ей очень неудобных не задавайте, а то иной ваш коллега брякнет такое, что и сказать стыдно…
Ласточкин кашлянул в кулак. Я видела, что он не на шутку смущен. В прихожей нетерпеливо зажужжал звонок.
— Она, она! Пришла! — обрадованно воскликнула старушка и засеменила к двери.
* * *
Говорят, есть люди, отмеченные несчастьем. Однако я была склонна не слишком верить в это, пока не увидела Олю Баринову. Ей было тридцать с небольшим, но выглядела она на добрых сорок лет, а в выражении губ что-то напоминало обиженного маленького ребенка. Одежда скверная, мешковатая, дешевая. Волосы блеклые, растрепанные. Красные руки. Слишком яркий макияж, который ей совершенно не шел. Вспомнив, кем она работала, я решила, что она наспех подкрашивалась в метро, чтобы не предстать перед журналистом и фотографом совсем уж в ужасном виде. Но в ее глазах застыла такая мольба, что мне стало стыдно и моего фотоаппарата, и моих мыслей.
— Я очень рада вас видеть, — с трудом проговорила она.
Услышав ее голос, я покрылась холодным потом. Нет, она не говорила, и даже не шептала, а сипела. Как-то надрывно, с присвистом, и чувствовалось, что каждое произносимое слово дается ей с трудом.
— Я уже немного рассказала им о тебе, Оленька, чтобы ты не надрывалась, — поспешно сказала бабушка.
Оля жалко, как-то криво улыбнулась.
— Я не хотела опаздывать, — просипела она, и пришлось как следует напрячься, чтобы понять произносимые ею слова, хотя Оля стояла всего в нескольких шагах от меня. — Но меня не пускали…
Тут Ласточкин в который раз показал, что он намного умнее меня. Пока я стояла столбом, пряча глаза, он решительно поднялся, сказал: «Ну что это такое? Нам нужны хорошие фотографии», — и велел тащить сюда все самые лучшие платья и косметику.
— Мы же не можем снимать вас такой… Срочно умойтесь! Потом мы с Лизой займемся вами как следует.
Боже, как просияли ее глаза, как преобразилось лицо! Бабушка засуетилась. После недолгих дебатов было решено снимать на фоне живописного стенного ковра. Ласточкин отобрал у меня фотоаппарат и понизил из фотографов в визажисты. Оля принесла целую сумку помад, румян, тональных кремов и прочих прелестей. Мы спорили, пробовали, подбирали аксессуары. Ласточкин ходил вокруг нас и давал ценные указания, которые прямо-таки выводили меня из себя.
— Волосы не закалывать! Не закалывать, я сказал! Помада бледная, давайте ярче!
Между делом он умело разговорил Олю. Жалеет ли она о своем поступке? Да, и даже очень, при этом на ее лицо набежало облачко. Но ведь вернуть назад уже ничего нельзя. Ласточкин велел ей встать на фоне ковра и стал щелкать вспышкой.
— До чего же мерзкая эта Алиса… Голову чуть левее! Улыбку! Очень хорошо… Нет, если бы она мне попалась, я бы ее удавил, честное слово… Вот просто взял бы и убил!
— Да, я хотела ее убить когда-то… — прошелестела бедная молодая женщина. — Я мечтала… Это было ужасно… А теперь я больше ничего не хочу. И даже видеть ее не хочу.
— Я вас очень хорошо понимаю… А теперь повернитесь, пожалуйста!
Наконец фотосессия была закончена, и мы распрощались с Олей и ее бабушкой.
Что? Прислать им номер, когда статья выйдет? Ну конечно! Если, разумеется, главный редактор не завернет материал… Потому что, между нами, наш редактор — редкая сволочь. И вообще, наша работа чертовски тяжела!
