— Где вы шлялись, хотел бы я знать?
— На Ваганьковском кладбище, — ответил мой напарник и слегка качнулся на носках. Тихомиров побурел:
— Что, все по делу той ненормальной? А делом Лазаревой кто будет заниматься, интересно? А?
Мы с Ласточкиным озадаченно переглянулись. Честно говоря, мы полагали, что после нашего сокрушительного, невероятного провала это дело у нас забрали.
— Так вроде же наверху взяли Лазареву на себя, Модест Петрович! — бодреньким фальшивым голосом встряла я. — Да и произошло убийство вовсе не на нашей территории…
Тихомиров потух и свалился в кресло.
— Не убийство, а два убийства, — тихо поправил он меня. — Мне кажется, вы забываете об этом!
Что верно, то верно. Я как-то запамятовала о Горохове. Досадуя на себя, я прикусила язык.
— Значит, с вами уже связывались? — спросил у меня полковник.
Читатель уже, конечно, знает, что никто с нами не связывался и вообще никто нам ни о чем не сообщал. Но если бы мы прямо так и брякнули это, то выставили бы себя полными дураками.
— Официального предупреждения не было, — ответил за меня Ласточкин.
Тихомиров шмыгнул носом и любовно покосился на стоящее на подоконнике лимонное деревце, на котором красовались не то три, не то четыре крепеньких нежно-желтых лимончика. Полковник обожал свое деревце больше, чем УК с приложениями и дополнениями, и горе было тому, кто смел хотя бы в мыслях покуситься на заветные плоды.
— Дело ведет Андрей Антипенко, — сказал он.
Так, это уже кое-что. Андрей — хороший знакомый Стаса Зарубина, и дело свое он знает отлично.
— Будете работать вместе с ним, — добавил Тихомиров и поправил один из листочков, который смел завернуться куда-то не туда. — Ясно?
— Ясно, — уныло ответила я.
Тихомиров поглядел на меня загадочно и обратился к Ласточкину:
— Закрой-ка дверь, Павел. Да поплотнее, а то, сам понимаешь, эти сквозняки…
Полковник никогда не открывает окно. Свежему воздуху в его кабинет вход строго воспрещен. Сам Модест Петрович утверждает, что имеет склонность к простуде, оттого и предпочитает беречь свое драгоценное здоровье. Учитывая, что простудой он никогда не болеет, выдвинутая им гипотеза выглядит сомнительно, а упоминание о сквозняках в его устах — и того хуже. Однако Павел Ласточкин не стал пререкаться. Он подошел к двери, проверил, не стоит ли кто за нею, и тщательно затворил ее.
— Значит, занимаетесь убийством Георгия Лазарева. Тут, судя по всему, непочатое море работы, — сказал полковник, когда Ласточкин отошел от двери. — А это так называемое дело Парамоновой, — он скривился, как от зубной боли, — спускаете на тормозах. Ясно?
— Модест Петрович! — вскинулся Ласточкин. — Но мы уже дошли до эксгумации, нам никак нельзя отступать!
— Вы вырыли, вы и зароете, — отозвался жестокосердный полковник, любуясь на свое деревце. — Тем более что состава преступления, простите, нет и в помине.
— Как нет? Статью о доведении до самоубийства никто не отменял, между прочим!
Я вздыхаю. Конечно, статья эта в нашем Кодексе есть, да только толку от нее никакого. Фактически никого по ней не осуждают, да и осудить не могут, потому что потерпевший, он же основной свидетель, не может давать показаний: ведь он уже наложил на себя руки. Бывает, конечно, что дела открывают, да только попытки эти в большинстве случаев ни к чему не приводят.
— Так, Павел, хватит строить из себя Дон-Кихота! — взревел полковник. Судя по всему, он не на шутку разозлился. — Дельце-то вы раскручиваете под прикрытием, и сами знаете чьим! А ну как прикрытие ваше накроется медным тазом, что тогда? Вас же, милые мои, и выберут стрелочниками. Никакие былые заслуги вас уже не спасут!
Я видела, что Паша вот-вот скажет что-нибудь такое, о чем потом будет сильно жалеть, и поэтому предостерегающе ухватила его за рукав.
— Конечно, Модест Петрович, — вот и я ему твержу — обязательно — непременно — спасибо за совет — разрешите идти?
Полковник только вздохнул и рукой махнул.
— Ступайте! — горько вымолвил он. — И помните о том, что я вам сказал. Потом будете ведь жалеть, что не послушались, да только поздно будет!
С этим зловещим напутствием мы удалились из кабинета.
— Хочу домой, — внезапно сказал Ласточкин, когда мы шли по коридору. — Надоело всё. И все надоели.
Мы собирались спокойно перекусить, позвонить Андрею и обсудить план действий, но не тут-то было. Только мы вымыли руки и прошли в кабинет, только Павел успел снять куртку и повесить ее на вешалку, как дверь распахнулась, грохнув створкой о стену, и в кабинет влетела разъяренная мать Парамонова. Она начала с того, что швырнула в меня стопку бумаг, которые мирно лежали на столе. Мы! Как мы смели! Выкапывать ее сына! Да она нас изничтожит, живьем зароет в землю, добьется нашего увольнения! Она сделает так, что нас с Ласточкиным даже дворниками не возьмут! Да кто мы такие? Да какое мы имеем право!
— Может, вам вызвать доктора, Наталья Петровна? — любезно осведомился Ласточкин, которому все эти вопли и истерики были не впервой. — А то вы очень уж смахиваете на буйнопомешанную.
Старуха стала шипеть, как змея, и наступать на него. Ах он, продажная полицейская сука! Нет, она этого так не оставит, видит бог, не оставит! Мы еще пожалеем! И эта сука (это обо мне) тоже пожалеет, что вообще родилась на свет!
— Ладно, старая шлюха, — прозвенел от дверей знакомый спокойный голос. — Кончай концерт и пошла вон отсюда. Я сказал, вон!
Честное слово, я почти обрадовалась появлению Арбатова с его громилами. Но Наталья Петровна… Я никогда не видела, чтобы человек так сдулся, как проколотый воздушный шарик. Она съежилась, как побитая собачонка, и метнула на Арбатова взгляд, полный огнедышащей ненависти. Мелкими шажками она просеменила к двери, но на прощанье все-таки не удержалась и злобно выплюнула:
— Вы еще пожалеете об этом. Все пожалеете!
— Брысь! — коротко ответил Арбатов. Парамонова, съежившись еще сильнее, вышла, очень тихо притворив за собой дверь.
Я пожала плечами и стала подбирать бумаги, которые рассыпались по полу. Арбатов присел на корточки и стал мне помогать. Бросив взгляд на Ласточкина, я увидела, что мой напарник явно недоволен. Интересно, что именно его так рассердило? Слова Тихомирова? Визит старой дамы? Или, быть может, что-то еще?
— Резко ты ее тормознул, — сказал Ласточкин.
— Почему? — отозвался Юрий Данилович. — Очень даже по существу. Тебе бы не помешало с ее биографией ознакомиться. — И тут же, без перехода: — Ты уже звонил графологам?
— Нет.
— А стоило бы позвонить.
Ласточкин дернул щекой, взял телефонную трубку и набрал номер. Закончив короткий разговор, он вернул трубку на место.
