– Дети, Эдуард, это серьезно. На твоем месте я бы не стала ей отказывать. Тем более что ты с уверенностью можешь сказать о том, что это именно твоя дочь.
– А чья же еще?
– Ты хорошо знаешь эту женщину?
– Это было… Впрочем, неважно. Это моя дочь!
– Тогда пошли ей денег.
– Хорошо. Вот сказал тебе, и мне стало легче. Хорошо, что ты у меня есть!
…девять лет прошло
– Эдик, какая странная посылка! Домработница только что с почты принесла. Адрес, однако, знакомый: из провинции, куда ты регулярно посылаешь деньги. То есть я по твоей просьбе отправляю туда перевод. Это в знак благодарности, что ли?
– Посылка?
– Ну-ка посмотрим, что здесь? Надо же! Грибы, варенье! И… рисунки, Эдик! Записка. Ну-ка, ну-ка… Можно?
– Да, читай. О моей дочери ты все знаешь, а нового ничего не случилось. Надеюсь.
Жена принялась читать вслух:
«Многоуважаемый Эдуард Олегович!
Очень благодарны мы с Марусенькой за помощь, которую вы нам постоянно оказываете! Ни в чем мы не нуждаемся, все у нас есть, и даже сверх того. Не многие так-то нынче живут. Сообщаю, уважаемый Эдуард Олегович, что дочь ваша Мария проявляет удивительные способности к рисованию. Едва только говорить научилась, как тут же попросила краски. И с тех пор изводит их в немыслимом количестве, а что касается школы, где Марусенька учится, так во всех коридорах одни ее рисунки. Посылаю вам некоторые из оных на ваше художественное рассмотрение.
Остаюсь с огромным уважением
Алевтина Кирсанова»
– Эдик, сколько ей уже лет? Твоей дочери?
– Лет десять, должно быть. Или около того.
– Нет, ты посмотри, посмотри!
– Да?
– А неплохо. Очень неплохо… Неужели не видишь?
– Возможно, что неплохо. И?..
– Вот теперь верю, что это твоя дочь! Ты должен ей помогать!
– Я и помогаю.
– Ты должен, когда придет время, оказать ей протекцию. Ей надо в художественное училище, с такими-то способностями!
– Нелли! У меня сын, два внука…
– И ни один из них не проявляет склонностей к живописи. То есть мы пытались, но толку-то? Нет в твоем сыне и внуках божьей искры. А какая-то девчонка из провинции… Нет, в самом деле обидно! Если хочешь, я узнаю мнение Веригина.
– Не стоит. Рано еще.
– Ну, как хочешь. Подождем.
…и еще девять лет прошло
«Глубокоуважаемый Эдуард Олегович!
Все эти годы вы не оставляли нас с Марией своей материальной помощью, за что по-прежнему вам признательна. Но отсутствие твердой отцовской руки не могло не сказаться на воспитании нашего с вами совместного ребенка. Дочь ваша Мария доставляет мне великое множество проблем. Уж минуло ей восемнадцать, а заниматься ничем не хочет. По-прежнему малюет свои картинки да бегает на танцульки. А что одни мальчики у ней в голове, так это для всего города не секрет.
Учиться Маруся не хочет, поступала после десятого класса в веттехникум, да завалила экзамены. Неспособная Маруся к учебе, вот ведь как оно выходит. Конечно, благодаря вам в деньгах мы по-прежнему не нуждаемся, да и высылаете вы много. И то сказать: в это смутное время остается только удивляться, как успешно пошли ваши дела. По телевидению частенько говорят, как вы признаны во всяких там заграницах и сколько денег и какие дома вы имеете. И сколько всякие там иностранцы плотят за ваши картины. Это ведь с ума можно свихнуться! Я, конечно, со всем к вам уважением, а вовсе не со зла. Упаси боже! Очень мы рады за вас, глубокоуважаемый Эдуард Олегович!
И это я не к тому, что нам с Марусей денег мало. Не посоветуете ли вы, куда пристроить нашу с вами дочь, и не пора ли вам проявить всю мудрость отцовского воспитания?
Остаюсь с неизменным уважением к вам, Алевтина Кирсанова. Спаси вас Господь!
Рисунки Марусины высылаю бандеролью, помнутся немного, да невелика потеря. Этого добра дома только и есть от Маруси польза. Да и с той денег нет».
– Ну, что скажете, Эраст Валентинович?
– Недурственно, весьма недурственно, уважаемая Нелли Робертовна. Сколько, вы говорите, лет этой вашей… ммм… Марии Кирсановой?
– Восемнадцать. Она, кажется, в мае родилась. Значит, скоро будет девятнадцать.
– Что ж. Недурственно.
– А есть у этой девушки, скажем, какой-то особый талант?
– Что значит, особый, дорогая Нелли Робертовна?
– Ну, скажем, как у ее отца, Эдуарда Листова? Не напоминает ли вам это его манеру, стиль?
– Как? Эдуард ее отец?!
– Видите ли, это давняя история… В общем, все началось с того портрета в розовых тонах. Я подозреваю, что на портрете мать девушки, хотя Эдуард упорно не желает об этом говорить. Ему скоро семьдесят, и скажу вам прямо, Эраст Валентинович, что его рассудок…
– Значит, Мария Кирсанова – дочь Эдуарда Листова?! Ну, тогда это все меняет.
– Меняет? Почему, собственно, меняет?
– Видите ли, если бы это была другая девушка, не дочь великого художника… Словом, как просто Марии Кирсановой ей одна цена, а как дочери Эдуарда Листова совсем другая. Ведь когда великий талант уходит, хочется какой-то преемственности. В данном случае преемственности поколений. И перед дочерью Эдуарда Листова, которая столь талантлива, открыты все двери. У девушки этой великое будущее, если, конечно, отец официально ее признает. Или хотя бы не будет отрицать… Что вы сказали насчет рассудка уважаемого Эдуарда Олеговича?
– Мне даже неловко об этом говорить… Словом, он со мной разводится.
– Вот как? И что это? Другая женщина?
– У него от картины к картине другие женщины. Последнее время его знаменитая красная гамма сгустилась совсем уж до какой-то черноты. Я уверена, что это влияние его последней пассии. А ведь он уже болен…
– Ах, ах, ах! Надо бы с ним поговорить…
– Послушай, Эдуард, Нелли Робертовна мне вчера сказала…
– Погоди. Что ты думаешь об этом?
– Это? Замечательные, талантливые рисунки! Очень похоже на тебя двадцатилетней давности по манере письма. Сколько света, сколько экспрессии!
– Эта девушка в самом деле талантлива?
– Талантлива ли она? Да у нее большое будущее! Великое будущее! Поверь, я в этом деле кое-чего понимаю. Это твоя ученица?
– Дочь.
– Поздравляю.
– Я теперь все чаще и чаще возвращаюсь мыслями в ту осень, в маленький провинциальный городок… Вроде бы неплохо я прожил свою жизнь, Эраст…
– Что-о?! Неплохо?! Эдуард, не гневи бога!
