– А чего смеяться-то?
– Господи, ну, тупой! «Ту ти, ту, ту, ту» – это на никаком английском два чая в двести двадцать второй номер. Ту – это два. Ти – это тиа, чай то есть. Ну? Смешно?
– Не-а.
– Да-а. Вот о чем с тобой говорить? Ты хоть в школе-то учился? Не-а. А у нас преподаватель английского был такой лапочка! Мы занимались дополнительно. Все, чему учат красивые мужчины, я запоминаю влет, такой уж характер. Вот и с инлишем ноу проблем… Слушай, кажется, к большой станции подъезжаем?
– Черт! Забыл! Я же на работе! Ладно, побегу.
– Пойти, что ли, воздухом подышать? Долго стоим?
– Минут десять.
– Выходить, заходить. Причесываться надо… Лень! Тут останусь.
Проводник убежал, а она со вздохом закрыла дверь купе и посмотрела в зеркало. Поправила волосы, зевнула. Еще целых шесть часов ехать, а этот парень теперь вряд ли отстанет! Туповат оказался, скучно. Сказать, что ли, что спать очень хочется, и выставить его за дверь? И тут она услышала деликатный стук. На проводника не похоже, он здесь же как хозяин себя ведет. Кого еще черти принесли? Попутчики? Наконец-то!
– Да! Не заперто! Войдите!
– Не помешал?
Дверь открылась, и она даже растерялась слегка. Чего с ней, Марией Кирсановой, отродясь не бывало. Но тут она увидела ТАКОЕ… То есть ТАКОГО! Парень был настолько хорош, что у нее дух захватило. И одет совсем не так, как одевались мужчины у них в провинции. А как ему все это шло! Светлые брюки и рубашка лазоревого цвета. «У нас бы сказали: вырядился как педик». Маруся никогда бы не подумала, что такие мужчины ездят в поездах! Только самолетом, Москва – Париж – Лондон!
– Входи… те.
– Спасибо. А с вещами можно?
– Вы что – сюда?!
– Пятое купе, я не ошибся? – Блондин заглянул в билет, который держал в руке.
– Нет. То есть да. Это действительно пятое купе.
– Вот и замечательно! – Он легко закинул на верхнюю полку свою сумку и закрыл дверь: – Не возражаете?
– Нет. У вас же билет.
– Вот именно.
Он сел, окинул ее ласкающим взглядом и улыбнулся. Она совсем поплыла. В висках застучали молоточки, а живот отчего-то превратился в гелевый воздушный шарик. В нем образовалась сладкая пустота. Марусе казалось, что она вот-вот воспарит под самый потолок.
– До Москвы едете? – все с той же улыбкой спросил блондин.
– Да. – Слова как будто в горле застряли. Надо сначала в себя прийти.
– Я тоже до Москвы, а поскольку нам вместе ехать, то разрешите представиться: корнет Оболенский.
Блондин слегка нагнул красивую голову, отчего на лоб картинно упала прядь волос. У Маруси было ощущение, будто она смотрит по телевизору фильм. В главной роли дуреха-провинциалка Машка Кирсанова.
«Рот закрой! – мысленно велела она себе. Не про тебя товар. Хотя…» Она кокетливо взглянула на блондина:
– Какой корнет? Не поняла?
– Фамилия моя такая: Оболенский. Эдуард Оболенский. Совсем как в песне. Помните? «Подайте бокалы, поручик Голицын, корнет Оболенский – налейте вина».
– Я такой песни не знаю.
– Придется вам спеть. А лучше налить. Вас как зовут?
– Маруся. То есть Маша. Мария.
– Мария, вы, кажется, хотели воздухом подышать?
– Воздухом? Нет уж, я лучше здесь посижу.
Она вроде бы отдышалась, пришла в себя и стала рассматривать блондина с откровенным интересом. У него и в самом деле черные глаза, или это ей только кажется при свете неяркой лампы? Черные глаза, угольно-черные ресницы, а волосы светлые. И нос прямой, и в самом деле аристократический. Красавчик просто!
Он тоже разглядывал девушку с неподдельным интересом.
«Нет, эта не побежит к проводнику проситься в соседнее купе…»
– Корнет, вы какими судьбами в этих краях? – Маруся закинула ногу на ногу.
– Путешествую. По делам. Можно на «ты» и просто Эдик.
– С ума сойти! Моего папашу тоже Эдуардом звали, между прочим. Эдуард Листов, слышал про такого художника?
– Листов? Этот тот, который недавно умер? Как же: знаменитость! Кто про него не слышал.
– Вот уж не знала, что мой папочка пользовался такой популярностью в молодежной тусе!
– Так ты его дочь? – Опа! Она его заинтересовала! И папочка, оказывается, может на что-то сгодиться! – Это забавно. Можно я за тобой поухаживаю? Люблю живопись.
– Ладно, корнет, не церемонься. Ты мне сразу понравился, да и я девушка симпатичная. Чего зря время терять?
Он не выдержал и рассмеялся. Все оказалось гораздо проще. Стоило голову ломать! Ну и девица! И это дочь Эдуарда Листова?! С ума сойти, как она только что сказала! Он окинул оценивающим, откровенно раздевающим взглядом Марию Кирсанову и улыбнулся:
– Куришь?
– Конечно!
– Вино пьешь?
– Еще бы!
– А что говорят по этому поводу родители?
– Моя мать – овца. Она в основном молчит. И вообще, корнет, давай короче, дело-то к ночи. Пригласи меня для начала в вагон-ресторан. Выпьем, расслабимся, съедим что-нибудь вкусненькое, а там, глядишь, и Москва.
– А что в Москве?
– Ты и я. Попробую соответствовать. Я дико талантлива.
– В чем?
– Я художница, причем гениальная. А у тебя какие таланты?
– Ты скоро узнаешь, – многозначительно улыбнулся он.
– Очень на это надеюсь.
– Мария, ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Только давай без этого, корнет. Без розовых соплей. Я не вчера женщиной стала. А ты мужиком. Не будем усложнять себе жизнь. Если я тебя, как сексуальная партнерша устраиваю, ехать нам будет не скучно. Возможно, что и в дальнейшем не скучно.
– Я думаю, мы договоримся, – серьезно сказал Эдик.
– Договориться мы можем только об одном: ты сверху, я снизу. О´кей?
– Есть еще одна тема…
И тут раздался стук в дверь.
– Да! Войдите! – раздраженно крикнула она.
– Маша, ты не спишь? – просунул голову в купе проводник и сразу заметил блондина. Кисло спросил: – Что, попутчик объявился?
– Точно, – кивнула она. – Мы собираемся в вагон-ресторан, а ты иди арбайтен. Или бай-бай, если всем уже чай разнес. Сегодня явно не твой день, парень.
…Майя никак не могла заснуть: в ее купе громко храпели сосед и соседка. Под этот несмолкающий аккомпанемент, то хрипы, то стоны, не только задремать, думать о чем-то приятном было невозможно. А неприятные мысли она, собираясь в Москву, предпочитала оставлять дома. Она не выдержала, вышла в коридор и долго стояла, смотрела в окно. В полночь Майя вышла на перрон и вдоволь надышалась свежим воздухом на большой станции, где перецепляли паровоз. Теперь они развернулись и ехали в другую сторону.
