– А для кого тебе жить? Подумаешь, отсидишь пару лет!
– Какая ты жестокая, оказывается!
– Я нормальная!
– Вы с Эдиком друг друга стоите.
– Ведь я могу и по-другому поступить. Просто сказать следователю, что видела тебя в кабинете. И слышала, как вы ругаетесь. Сказать правду. Разве это плохо? Разве ты меня не этому учила, тетя? А потом я чуть-чуть совру. Ругались, мол, и вдруг раздался выстрел. А я находилась в студии и все слышала.
– Теперь ты мне уже и угрожаешь! Хорошо, я подумаю, что делать. Неужели все это из-за испорченного мальчишки? Это просто демон какой-то! Ведь он тебя бросит в первый же год, даже если женится! Использует и бросит!
– Я найду чем его удержать.
– И чем?
– Я буду его любить.
– Насмешила! – Нелли Робертовна и впрямь горько рассмеялась. – Боже! Какая отвратительная смесь жестокости, цинизма и детской наивности! Да если даже Эдика какая-нибудь дура будет любить с силой, равной силе любви всех женщин мира, он переступит через нее ради собственного удобства и сомнительного удовольствия, не задумавшись ни на секунду! Не нужно ему этого! Он не умеет ценить любовь, как ты не поймешь! У него другие идеалы. Да что я говорю? Какие идеалы? Абсолютно пустой человек. Я даже не нахожу его красивым. У него пустые глаза и ледяное сердце. И ради него ты просишь меня признаться в убийстве! Ты хотя бы знаешь, что такое тюрьма?
– А ты знаешь?
– И я не знаю. Знаю только, что даже день, проведенный там, способен перевернуть жизнь и поломать все, что создавалось тяжким трудом долгие годы. Это страшно.
– Подумаешь!
– Уходи! Я в ужас прихожу от твоих слов! Я тебя, оказывается, совсем не знала!
– Как ты красиво сейчас говоришь, а как ты на него кричала? На дядю? Так ты отстаивала свое право жить в этом доме? А диссертация, которую ты за него писала? А все эти книги? Ты его покупала! Да-да, я все слышала! А он что тебе сказал? Выбросил, как старую, ненужную тряпку! А я… Я просто хочу, чтобы у меня были красивые дети! А не какие-нибудь уроды! И чтобы они носили громкую фамилию Оболенские! Да что ты можешь об этом знать? Ты вообще бесплодная!
– Замолчи!
И Нелли Робертовна, не выдержав, ударила племянницу по щеке.
– Дрянь! Убирайся!
Настя торопливо вытерла слезы и огрызнулась:
– Я тебе это припомню!
– Вон.
Когда хлопнула дверь, Нелли Робертовна долго смотрела в пустоту. Как это говорится? Пригрела на груди змею? Нет, не то. Роковая ошибка всей жизни. Надо было пороть девчонку, пока та еще была маленькой, а не баловать. Нелли Робертовна невольно вздрогнула, когда раздался деликатный стук в дверь.
– Да, Настя, войди!
Она подумала было, что племянница решила извиниться, но в комнату бочком вошла Ольга Сергеевна:
– Не спите, Нелли Робертовна?
– Нет, не сплю.
– Мне пару слов вам надо сказать. Я уж полиции не стала.
– Что еще?
– Дверь в гостиную аккурат напротив кабинета. Выходит, все слышно.
– Вы что, подслушивали?!
– Не надо так кричать. Я ведь тоже право имею.
– Какое еще право?
– Да такое вот право. Как все, а может, и побольше. Они все допытывались: что да как? Я ведь женщина простая. Куда мне против вас! Я все денег хотела накопить. Я убить вас хотела. Думала нанять кого-нибудь. Самой-то боязно было. И хотелось, чтобы никто не узнал. Есть ведь люди, которые знают, как это делается.
– Ольга Сергеевна! Что вы такое говорите?!
– А вы как думали? Что я с детства мечтала быть прислугой? Как же! Я себя в хозяйки метила. Да пока я деньги копила, и до развода дело дошло. Я тогда подумала: всего-то и надо, что подождать немного. Можно счастье отвоевать, а можно и высидеть. Перетерпеть. Но, выходит, что ни вы ему не нужны были, ни я.
– Вы это о чем?!
– Он не старый еще был, Эдуард-то Олегович. И женщин любил. Тянуло его отчего-то к простым. Все говорил, что я на Алевтину очень похожа.
– На Марусину мать?!
– Маялся он, сердешный. То ехать туда хотел, то забыть про все. Как сердце стало прихватывать, так к прошлому и потянуло. Все говорил, что долги, мол, надо отдавать.
– Какие долги?
– Уж не деньги, понятно. Да и мне не денег было надо. Началось с одного, а закончилось-то по-другому. Ведь он ко мне по-человечески относился, по-простому, не то что вы: прислуга! Красивый он, Эдуард Олегович, и в старости своей был красивый. Эдик такой же. Потому я ему и помогаю. По старой памяти, за деда его. Не за деньги я здесь. За справедливость.
– Чего вы хотите? – холодно спросила Нелли Робертовна.
– Думаю вот: как поступить? Тюрьма, она для вас будет пострашнее смерти.
– Это шантаж, да?
– А то вы не знали, как я вас ненавижу, – усмехнулась Ольга Сергеевна. – Ладно, уйду. Вижу, как вам плохо. Только в полицию-то все равно скоро меня вызовут. А вы помните: я вас щадить не буду. Потому что это по справедливости. Вы у меня счастье украли.
На этот раз дверь закрылась почти бесшумно. Рука Нелли Робертовны сама собой потянулась к пузырьку с лекарством. Спать, немедленно спать. Надо пережить все это во сне. А утром кошмар рассеется.
В московской квартире Оболенских
– Маша? Ты дома? Почему не отвечаешь на звонки?! – спросил, войдя в квартиру Эрик.
– А, это ты, корнет! Сколько сейчас времени?
– Половина первого.
– Ночи?
– На улице светло! Ты что, не видишь?!
Мария Кирсанова со вздохом сожаления оторвалась от мольберта. Как же она соскучилась за те несколько дней, что не брала в руки кисти и краски! И вот вам результат: творческий запой. Она критическим взглядом окинула картину на мольберте. А хорошо получилось! Живенько так, со вкусом. Маруся протяжно зевнула:
– Ах, уже утро!
– Ты что, не ложилась?
– Сейчас лягу. С тобой, корнет. Мне до зарезу нужно расслабиться.
Она отбросила кисть и потянулась к нему. Эдик невольно поморщился: неубрано, грязно, на кровати тарелки с остатками еды, немытые чашки загромождают стол. Каждый раз наливая себе что-нибудь, кофе ли, спиртное, Маруся брала чистую посуду. Ее в доме уже не осталось.
– А помыть тарелки нельзя?
– Фу, какой ты зануда!
Она переставила грязные тарелки на стол, разлеглась на кровати и вновь широко зевнула:
– Ну, как наши дела?
– Ты будешь смеяться.
– Что ж, повесели меня. Чес слово, я нуждаюсь в разрядке. Устала.
