— Звоните только вы. Я не хочу менять связников. Потом рассмеялась и громко сказала:
— Я действительно очень консервативна.
В это время ее кто-то позвал. Она сказала на прощание:
— Непременно звоните.
И скрылась в лифте.
Теперь мне дали установку возобновить с ней контакты. Тем более, что, по имевшимся у нас данным, она могла со дня на день стать министром культуры.
* * *
Рядом подсел какой-то скуластый парень.
Я придвинулся к нему и, не поворачивая головы, прошептал:
— Правда, красивая женщина справа от меня?
От удивления парень открыл рот:
— Это смотря кому… — Потом покосился на женщину и тоже прошептал: — Вообще-то ничего. На один раз.
Я повернулся к Электре:
— Видите, молодому человеку вы тоже очень понравились.
Потом парень ушел, а Электра, почти не разжимая губ, отчетливо произнесла:
— Вам нужно, чтобы я взорвала что-то?
Я обалдел. Увидав мое замешательство, она рассмеялась:
— Тогда зачем я маскировалась?! Ничего взрывать не будем?
— Не будем.
— А воровать?
— И воровать не будем.
— С вами скучно. Знаете, мы на сцене только и делаем, что убиваем, обманываем. И, честно говоря, хочется в жизни никого не убивать и ничего не воровать.
— А любить? — спросил я.
— О да, это лучше делать в жизни.
Потом она снова спросила тихо:
— У вас ко мне какая-нибудь профессиональная просьба.
— Нет. Я просто предложил начальству возобновить с вами дружеские связи. Просто встречи — и ничего больше. Для встреч выделили меня.
— И правильно сделали, что вас. Заезжайте ко мне. Если нет спектакля, то вечером я всегда дома.
Она протянула мне визитку. На обратной стороне был нарисован план, по которому можно найти ее виллу.
— А теперь до свиданья. Мне еще надо успеть сегодня убить пару римских легионеров.
И легко поднявшись со стула, она ушла.
Поистине: «Уже не молода, но все еще прелестна».
39. Листьев
Оставалось еще одно дело. Я набрал номер, который долго запоминал в Москве. Подошла женщина.
— Синьора Игельвертора, пожалуйста.
Синьор подошел тут же.
— Вы оставили машину с зажженными фарами. Игельвертор поблагодарил, я повесил трубку. Если Игельвертор понял пароль — а в этом я не сомневался — он будет ждать меня в отеле «Бельведер». О встрече с этим человеком начальники не узнают.
На самом деле настоящая фамилия Игельвертора — Листьев, и он бывший мой коллега. Ни я, ни мои друзья не сомневались, что виноват был тогдашний резидент. Банальная в принципе история: жена в Москве, а тут авария, вроде бы ничего серьезного, но от резидента не скроешь, машина помята. И еще оказалось, ехал он из ресторана, понятное дело, навеселе, и не один, а с секретаршей торгпредства, и в третьем часу ночи. Резиденту бы не раздувать, Листьев — не новичок, двадцать лет стажа, второй человек в резидентуре, а он — послу, тот — в партком; словом, начали «дело». И Листьев «ушел». Ребята из отдела, как водится, «осудили», а жене помогали, чем могли. Более того, Листьев давал деньги в Риме кому-нибудь из бывших своих коллег, те их тратили, а по приезду в Москву возвращали жене в рублях.
Я вошел в отель, поднялся на лифте на девятый этаж, потом по лестнице спустился на восьмой. Листьев уже стоял у лифта и улыбался:
— Привет, Женя.
— Привет. Как ты тут?
— Нормально.
«Совершенно не изменился, — удивился я. — Ни сединки. Красится, что ли!»
Мы поднялись на десятый этаж, чинно продефилировали по коридору и нырнули в узкую комнатенку, где тихонько постукивал автомат для льда. Здесь можно говорить.
— Как там, в отечестве?
— Сам знаешь.
— Знаю. Газеты читать противно. Что нового в конторе?
— Все по-старому. О тебе была пара публикаций.
— Знаю, не забываете.
— На, письмо от жены, — я вынул из кармана небольшой листок. — Ответ писать будешь?
— Сначала прочту, — Листьев пробежал глазами письмо. — Нет, не буду. На той неделе вышла оказия, исписал страниц пять.
Он положил письмо в карман:
— Все жду, когда отечественная демократия дорастет до того, что жену выпустят.
— По бабам бегать надоело?
— По бабам и при жене можно. Одному скучно. А тут инфляция.
— Только не говори, что уж очень нуждаешься.
— Особо не разбежишься. На уровне среднего класса. Очень среднего.
— А мы у себя дома все ниже низшего и с каждым днем всё ниже.
— Сами виноваты. Как Колосов?
— На месте.
— Все такой же шутник?
— Такой же. Тут он ушутил мне одно дело. Кстати… Ты знал Топалова?
— Типографа?
— Да.
— Знал.
— И что он за человек? В двух словах.
— Художественная натура. Глуп.
— Мог он убежать с нашими деньгами?
— То есть он был в цепочке? — уточнил Листьев. — Взял деньги и смылся?
— Что-то подобное.
— Вряд ли. Он трус. Хотя… Теперь такое время. Но вряд ли. А сам как? Не собираешься?
— Что?
— Смыться. Я вчера вечером видел фильм про Везувий.
— Он взял в руки пару ледышек, попробовал жонглировать, не получилось. — Жил бы ты, к примеру, под Везувием, и тебя предупредили бы, что вулкан вот-вот начнет извергаться и всем крышка. Что бы ты выбрал? Чтобы тебя пепел задушил, но через пару тысяч лет тебя бы откопали, ты бы стал экспонатом, и на тебя глазели бы экскурсанты? Или смылся бы и прожил спокойно с десяток годков, безо всякого вклада в мировую историю? Вопрос? Вопрос. Вот ты спросил, как я? Нормально. И ностальгия не мучает. Березки во сне не вижу. У меня от этой ностальгии средство есть. Прекрасное, доложу я тебе. Держу дома портрет Горбачева. Самый лучший антиностальгин. Посмотрю на портрет — ностальгию как рукой сняло.
Он снова взял ледышки, снова попытался жонглировать, снова не получилось.
— Не умеешь, — прокомментировал я.
— Раньше умел. Слушай, я прямо расстроился. Неужели даже Типограф сбежал? Как кошки перед наводнением. Инстинкт, что ли.
Я вспомнил Кузякина.
— Никакого инстинкта у кошек нет. Их просто кто-то вовремя предупреждает.
