Я с размаху ударила кулаком по столу, чем привела американца в замешательство. Он даже вздрогнул.
– Ты же ничего не знаешь, – пьяно замотала я головой. – Да что ты вообще знаешь? Ничего! Неужели у меня никогда не будет нормальной жизни? Ты когда-нибудь ощущал страх? Хотя бы раз? Только не такой, как бывает у всех, а настоящий, похожий на ужас. Я не знаю, что мне делать. Кричать от собственного бессилия, на себе рвать волосы?!
– Тебе надо лечить? – спросил перепуганный американец. – Может, взять еще коктейль?
– Да пошел ты к черту вместе со своим коктейлем! Думаешь, если я напьюсь, то заглушу свою боль?! Я уже пробовала, и у меня ничего не получилось. Нет такого лекарства и никогда не было. Еще не придумали. – Я окончательно упала духом. – Знаешь, до поездки в Америку я была совсем другая. Меня вообще ничего не волновало. Никто не мог достучаться в мое сердце. Никто. Я жила сама по себе. А теперь, теперь все совсем по-другому. У меня есть дочь. Понимаешь, дочь. Она красивая, чудная, но еще совсем крохотная. Я очень ее люблю. Ты даже не представляешь, как я ее люблю! У тебя есть дети?
– Нет, – покачал головой американец. – Пока нет.
– Тогда ты ни хрена не поймешь.
– У меня есть младший брат, – сказал американец.
– Это совсем другое. Ребенок, это ребенок… А братья или сестры… Знаешь, меня разлучили с ребенком. Ну скажи, разве можно разлучать мать с дочерью?! Конечно, нет. А эти гады… Им все равно, потому что в них нет ничего человеческого. Ничего… Возможно, это божье наказание за то, что еще совсем недавно я мечтала от нее избавиться.
Замолчав, я представила себе злосчастную плетеную корзину, лежащую в ней сонную малышку и с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Меня буквально трясло.
– Тебя мороз?! – испугался американец.
– Это не от холода.
Не сдержавшись, я опустила голову на руки и тихонько заплакала. Он растерянно взял меня за руку и нежно ее погладил. От этого теплого и дружеского жеста я почувствовала себя еще хуже и зарыдала во весь голос.
– Я отчетливо понимала – из моей жизни исчезло настолько важное, что все мое дальнейшее существование становилось бессмысленным. Я никогда не свыкнусь с мыслью, что у меня больше нет дочери. Воспоминания, что я бросила ее на чердаке с совершенно чужой женщиной, которую так глупо посчитала своей подругой, никогда меня не покинут, и я не смогу ходить по земле с таким страшным грузом на душе, – есть, спать, смотреть телевизор, встречаться с мужчинами, притворяться, врать самой себе и делать вид, что все хорошо. Ведь я сама бросила свое дитя на произвол судьбы. Теперь мне не нужно рассказывать, что такое настоящее горе. Теперь я знаю это не по наслышке.
– Хорошая погода, – напомнил о себе американец и потрепал меня по плечу.
Я подняла голову и увидела, что дождь прекратился, ветер стих и выглянуло солнышко.
– А это точно мебельный магазин? – спросила я.
Он расплылся в улыбке, галантно продемонстрировав блистательную фарфоровую челюсть, чем натолкнул меня на мысль, что в Америке все улыбаются по поводу и без него.
– Магазин занимать второй этаж. А первый – бар.
– А может, тут рядом есть еще один мебельный магазин?
– Есть, но он не рядом. Нужно пройти.
– Сколько?
– Что?
– Я говорю, сколько нужно пройти?
– Километров пять.
В этот момент двери распахнулись и на пороге появилась растрепанная и промокшая Галина с плетеной корзиной в руках. Я бросилась навстречу.
– Поосторожнее, Динку разбудишь! – не на шутку перепугалась она.
– А ты почему так долго?! Тут идти ровно пять минут. Где тебя черти носили?
– Ты видела, какой был дождь?
– Видела. Ну и что?
– Ничего. Если бы я в такой дождь с ребенком пошла, у малышки уже было бы воспаление легких.
– Так дождь черт знает когда пошел, а что ты делала до этого?
– Я кормила ребенка.
– Где? – уже тише спросила я.
– В одной забегаловке. Динка проснулась и начала кричать, что мне оставалось делать? Пришлось ее накормить.
– Ну и чем ты ее накормила?
– Конечно, смесью, чем же еще…
Я подошла к корзине и тихонько приподняла марлю. Малышка мирно покапывала. Рядом с ней лежала бутылочка со смесью, закутанная в салфетку, в ногах – уже распакованная пачка памперсов.
– Вот и памперс новый надела, – продолжала оправдываться подруга. – Она еще навалила целую кучу. Девчонка растет прямо на глазах. Ходит по большому, как хороший мужичок.
– Сам ты мужичок, – рассмеялась я и протянула руки к корзине.
– Ты чего?
– Ничего. В конце концов, это мой ребенок, я хочу сама ее нести. Послушай, а к тебе братки на хвост не сели?
– Они вообще не обратили на меня никакого внимания.
– Это хорошо. А то я уже подумала…
– И что ты подумала?
– Я подумала, что ты меня продала.
– Дура, ты, дура. Ничего ты так и не поняла.
– Поняла. Еще как поняла, – счастливо улыбнулась я, прижимая корзину к груди.
– И что же ты поняла?
– Я поняла то, что ты настоящая подруга и что я очень сильно тебя люблю.
– А еще?
– А еще, что я беру все свои слова обратно. Все до единого. Клянусь. И прошу у тебя прощения за то, что в тебе усомнилась. Ей-богу, прости.
– Прощаю. – Галина слегка приобняла меня за плечи и прошептала: – Знаешь, когда мы с Динулькой приедем к тебе, я сделаю все возможное, чтобы вернуть все на свои места. Я верю, настанет время, когда стану для тебя не только подругой, но и самым настоящим другом, а может быть, и кем-то более близким.
– Спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь. – Я совершенно успокоилась и подмигнула не сводящему с нас глаз американцу.
– А это что за супермен? – ревниво спросила Галина.
– Это Сэм.
– Какой еще Сэм?
– Самый обыкновенный. Я с ним познакомилась, пока ждала твоего возвращения.
– Хорошенькое дело! Получается, тебя вообще ни на минуту оставить нельзя. Пока я кормила голодного ребенка, подмывала ее и меняла памперс, ты не теряла времени даром и завела интрижку?
– Это не интрижка, а разговор по душам. Я уверена, что Сэм не понял и половины из того, что я ему рассказала. У него же свой американский ум, которым он никогда не постигнет русскую душу.
– И нечего ему ее постигать. Твоя душа должна быть открыта только для меня. А для всех других это должны быть самые настоящие потемки.
– Господи, Галька, какая же ты ревнивая…
