– Ха! – сказала Полли убежденно. – Если бы в Кувейте вместо того, чтобы добывать нефть, выращивали картофель, мы бы пальцем не пошевельнули ради его спасения. Нас же не заботят преступления диктаторов в Чили или Никарагуа, разве не так? А почему? А потому что это наши тираны, которые нам очень полезны.
Полли как раз пыталась ввести себя в состояние праведного гнева, когда «это» случилось. Внезапно на экране появился Джек. Он стоял рядом с танком, уже в чине полковника, и озвучивал как свое собственное мнение союзников о том, что армия Хусейна – это львы, во главе которых стоят ослы.
– Мы вовсе не хотим убивать этих людей, – вещал Джек из портативного телевизора, – но пусть у багдадского мясника не останется ни малейших иллюзий относительно того, что мы их всех уничтожим, причем уничтожим быстро и квалифицированно.
Полли почувствовала себя так, как будто ее ударили. Все случилось так неожиданно и так быстро. Пока ее товарищи продолжали дискутировать с говорящими головами в телевизоре, она быстро ушла на кухню, где весь ее гнев и боль нахлынули на нее с новой силой.
И любовь нахлынула тоже.
Он все еще казался ей прекрасным. Просто до умопомрачения. Даже в этой ужасной каске, которую американцы теперь принялись носить по образцу армии вермахта. Он выглядел таким бравым, таким уверенным в себе, таким сильным, здоровым и преуспевающим. Совершенно неожиданно Полли поняла, что она не просто тоскует по Джеку, но она еще к тому же и завидует ему. Джек знал, чего он хочет, он знал, куда ему стремиться, он всегда был и продолжает оставаться на стороне победителей. Полли стряхнула с хлебной доски таракана и принялась плакать.
23
Джек внимательно посмотрел на Полли и улыбнулся.
Она по-прежнему была очень привлекательной. Ее дом мог быть сколько угодно неубранным и немытым, имущество – сколь угодно скудным и жалким, но сама она освещала этот дом как прожектор, как яркая звезда. Джек тяжело сглотнул. Такого он не ожидал. Вот уж чего он действительно никак не ожидал, так это того, что она окажется все такой же красивой. На взгляд Джека, время не смогло разрушить ее красоту.
– Мне кажется, Полли, ты совсем не изменилась, – почти прошептал он. – Ты не постарела ни на один день.
– Джек, это полная бредятина.
Джек засмеялся.
– Ну, такого словечка я уже не слышал лет сто. Право же, как тебе это удается? У тебя что, есть какой-то чудодейственный крем, сделанный из половых органов мертвых китов? А может, у тебя на чердаке хранится портрет безобразной, совершенно опустившейся старой ведьмы?
– Джек, мой чердак здесь. Я на нем живу.
Теперь, когда первый шок от появления Джека прошел, до нее стало доходить, какая странная возникла ситуация.
– Я вообще не понимаю, почему позволила тебе войти… Я спала… В квартире полный кавардак… Почему ты вернулся, Джек?
– Почему ты так решила, Полли? Я имею в виду, почему ты решила, что я вернулся?
– Откуда, черт возьми, я могу это знать? Я вообще тебя не знаю!
– Знаешь, Полли. Ты меня очень хорошо знаешь.
– Я знаю, что ты подонок!
Джек пожал плечами.
– Сейчас что-то около половины третьего утра, Джек!
– Ну и что? У меня необычная работа, вот и все, – сказал Джек и снова пожал плечами. – Там, откуда я пришел, мы не обращаем внимания на время суток.
Он был все такой же. Самонадеянный, уверенный в себе.
– Хорошо. Вернись на землю, люди обычно спят среди ночи.
– Можно мне снять плащ? Можно мне сесть?
Подумать только! Он не показывал носу чертову прорву лет, а теперь хочет снять плащ и сесть! В голове у Полли царила неразбериха.
– Нет! Все это полный абсурд! Я вообще не знаю, почему позволила тебе войти. Я думаю, тебе лучше уйти. Если уж так хочешь меня видеть, возвращайся утром.
– Утром я уеду, Полли.
Для Полли это было уже слишком. Едва ли такие слова можно было счесть тактичными, принимая во внимание, как они расстались в последний раз, когда были вместе.
– Да, кажется, некоторые вещи действительно совсем не изменились, но все же… кое-что… разве можно… ты… Ты!..
Полли прикусила губу и замолчала. Разумеется, она на него злилась, злилась на то, что он ее бросил, и на то, что он теперь вернулся таким странным образом. Но – несмотря ни на что – она была так счастлива, что он вернулся!..
– Это значит, что я буду в Англии всего несколько часов, Полли. И другого времени зайти к тебе у меня не будет.
– Джек, это так… это так… Я не знаю, сколько все это длилось…
– Шестнадцать лет.
– Я прекрасно помню, сколько это длилось!
Ах, если бы она могла это забыть!.. Если бы она могла забыть хоть одно мгновение того лета, а заодно и каждый день, который прошел с тех пор.
– Шестнадцать лет и два месяца, если быть точным, – сказал Джек, который, по всей видимости, тоже очень внимательно следил за ходом времени.
– Точно! Совершенно точно! Шестнадцать лет и два месяца, и, как оказалось, ты был более чем в состоянии обходиться без меня, не делал никаких попыток меня увидеть и вдруг собрался это сделать сейчас!
– Да, именно так.
– И хотя прошло уже шестнадцать лет и два месяца, хотя прошло уже больше полутора десятилетий с тех пор, как мы последний раз смотрели друг другу в глаза, ты решил, что должен видеть меня немедленно, не теряя ни часа, ни минуты, в четверть третьего ночи!
– Я же тебе сказал. В Лондоне я буду только одну ночь.
– Ну хорошо, а почему ты не зашел, когда в твоем расписании было больше свободного времени? Да бог его знает, мы могли бы просто назначить друг другу свидание в удобное для нас обоих время!
– Меня не было в Англии, Полли. Я попал сюда впервые с тех пор, как мы… как я… ну, в общем, с тех самых пор. – Его голос слегка осекся.
Оба они прекрасно помнили тот холодный рассвет, когда он ее покинул.
– А почему ты не вернулся раньше? – спросила Полли.
– Я не мог. Я езжу только туда, куда мне скажут.
Слабое объяснение. Он знал это, и она тоже.
– Это очень трогательно.
– Полли, я выполнял приказы.
– То же самое говорили преступники в Нюрнберге.
Джека слегка покоробило. Он знал, что был не прав. Тем не менее, его нельзя было отнести к той породе людей, которые с легкостью раскаиваются, и насылать на него тень Нюрнберга поэтому не имело никакого смысла. Всю жизнь его глубоко раздражала манера некоторых людей – в особенности людей либеральных взглядов, а среди них в особенности его родителей, – которые заимели привычку использовать нацистов как готовый ярлык для тех вещей, что они по каким-то причинам не одобряли. Если кто-то собирался урезать благотворительные пособия, он был фашистом; если кто-то собирался повысить тарифы на проезд в автобусе, он тоже был фашистом; а уж если кто-нибудь протестовал против стихийного народного творчества на стенах общественных и частных зданий, то он тем более был фашистом! Во всем этом Джек видел что-то ребяческое. Разумеется, он был готов согласиться с тем, что, возможно, по отношению к Полли вел себя как свинья. Но все-таки он не убивал шесть миллионов евреев!
