— Я еду к вам, — нахмурился Томасси.
12
После того как страсти улеглись и врачи убедились, что жизнь Эда вне опасности, одна из сестер спросила его, не включить ли телевизор.
— Спасибо, не надо, — ответил тот. — Но не могли бы вы принести мне колоду карт.
— А, вы хотите разложить пасьянс, — кивнула сестра.
Эд не стал ей возражать. Несколько минут спустя сестра принесла запечатанную колоду. Эд снял обертку и поднял карты в правой руке, чтобы убедиться, не дрожит ли она.
Держа колоду между большим и указательным пальцами, он одной рукой разделил ее пополам, отпустил нижнюю половину, а затем, неуловимым движением, стоившим ему многочасовых тренировок, поднял нижнюю половину так, что она оказалась на верхней.
Затем Эд переложил половину колоды в левую руку, которая, несмотря на все его усилия, уступала правой, хотя он смог научить ее многому из того, что давалось правой без всякого труда. Держа в каждой руке по половине колоды, Эд расцепил каждую из них на две части. На мгновение ему показалось, что карты рассыплются, но этого не случилось. Нижние половины легли на верхние. Мастерство осталось при нем.
Потом Эд повторил то же самое не только быстрее, но и гораздо увереннее. А подняв голову, увидел незнакомца, наблюдавшего за ним с порога палаты.
— Не могли бы вы сделать это еще раз? — попросил мужчина.
Эд никак не мог понять, откуда взялся этот старик, говорящий с таким странным акцентом.
— Прошу вас.
Одно дело, когда за тобой наблюдают во время выступления, совсем другое — на тренировке.
— Только один раз, — настаивал мужчина.
— Пожалуйста, — пожал плечами Эд.
И перебросил верхнюю половину колоды под нижнюю сначала правой рукой, потом левой и, наконец, двумя руками сразу, разделив ее предварительно на две части.
Старик в восторге хлопнул в ладоши.
— Отлично, — сказал он, пододвинув стул к кровати. — Ваши родители разрешили мне зайти к вам. Я из Нью-Йорка. Меня зовут Кох, Гюнтер Кох. Я приехал поездом сегодня утром. Я уже не могу ездить на машине на такие большие расстояния. По городу пожалуйста, а вот тридцать миль по шоссе — увольте. У меня не та реакция, как в прежние годы.
Что ему надо?
— Я провожу научное исследование, — продолжал Кох. — Меня заинтересовал ваш случай. — Он заметил удивленный взгляд Эда. — Впрочем, это не важно. Ваши манипуляции с картами, это ловкость рук? Я хочу сказать, тут нет никаких трюков?
— Нет, — ответил Эд.
— Почему, по вашему мнению, люди любят фокусы?
Эда часто спрашивали, как он делает тот или иной фокус. Но он придерживался правила никому ничего не рассказывать. И нарушил его лишь один раз, когда отец спросил его о секрете фокуса с веревкой. Эд хорошо запомнил, как вытянулась физиономия мистера Джафета, когда он объяснил механику этого несложного фокуса. Знание секрета принесло куда меньше радости, чем полное недоумение, возникающее у зрителя после показа фокуса. Узнав секрет, он начинал ругать себя за то, что не додумался до него самостоятельно. Объяснение всегда оказывалось очень простым. И Эд не любил говорить о своих фокусах, чтобы не лишать их ореола таинственности, столь необходимого зрителям.
Он никак не мог собраться с мыслями.
— Не могу ли я вам чем-либо помочь? — добавил доктор Кох. — В психиатрии…
Так вот кто он такой!
— Когда мы, психоаналитики, обсуждаем между собой своих пациентов, разговор получается очень обыденным, потому что проблемы, возникающие перед отдельными людьми и, казалось бы, сугубо индивидуальные, обычно имеют универсальное решение для многих из тех, кто уверен, что он один сталкивается с подобными трудностями. Объяснение принципов психиатрии довольно скучно и вызывает зевоту не только у нас, но и у пациентов, в особенности у пациентов. Вероятно, то же самое можно сказать и о фокусах?
Может, доктор Кох прав?
— В дни моей молодости, — продолжал доктор Кох, — на весь мир гремело имя Гудини. Оно само несло в себе что-то таинственное. Я не мог слышать, когда его называли Эрих Вейсс. Так могли звать каждого. А Гудини, в нем было что-то сверхъестественное, может сатанинское, божественное, необыкновенное. Его заковывали в цепи, клали в ящик, ящик бросали в воду, мы надеялись, что он выплывет, а может, боялись, что он задохнется, но он никогда не разочаровывал нас. И всегда появлялся на поверхности. Моей Марте так нравились его выступления. И мне тоже. А сколько мы потом спорили, какие только не выдвигали гипотезы: специальные цепи, трубка для воздуха, что-то еще, но в действительности мы не хотели знать, как он это делает. Правильная догадка не доставила бы нам особого удовольствия, не правда ли?
— О да, — кивнул Эд. В разговорах о фокусах еще никто не рассматривал их с такой позиции, как этот пожилой доктор.
— В статье указывалось, что выступление вы закончили фокусом с гильотиной. У нее, вероятно, было второе лезвие?
— Боюсь, мой ответ не доставит вам особого удовольствия.
Слабая улыбка пробежала по губам доктора Коха.
— Хорошо, не говорите мне. — Он потер подбородок. — Как вы думаете, почему Урек пытался вас убить?
Вошедшая сестра попросила доктора Коха выйти из палаты на несколько минут. Она измерила Эду температуру, пощупала пульс, попросила помочиться в баночку, что-то записала в карту.
— Извините, что я сразу затронул этот неприятный момент, — сказал доктор Кох, вернувшись в палату.
— Ничего страшного, — ответил Эд и после короткого колебания спросил: — Это важно для вашего исследования?
— Еще не знаю. Возможно.
Эду нравилась неуверенность доктора. Или, скорее, откровенность.
— Вы думаете? — спросил Кох.
— Да. А в школе стараюсь никогда не делать этого.
— О?
— Если ученика застают за этим занятием, ему говорят: не отвлекайся.
— О чем вы думали?
— О вас.
— Хорошие мысли или плохие?
— Пожалуй, хорошие.
— Вы собирались рассказать мне, почему Урек…
Эд рассказал доктору, как банда Урека правила раздевалкой, а он, Эд, пошел им наперекор, поставив замок, который они не могли срезать.
— Это могло послужить поводом для нападения, — доктор Кох задумался, — но не объясняет, почему он набросился на вас сразу после выступления.
— Нет, — согласился Эд.
— Что-то ведь послужило причиной столь неадекватной реакции.
В палату вошла Лайла, в желтой блузке и джинсах, с волосами, перехваченными желтой расшитой лентой.
— Привет, — сказала она.
