— Его охраняет презумпция невиновности. В какие-то моменты вы намеревались использовать силу, чтобы остановить его?
— Я же вам рассказывала.
— Так вы знали, что можно предпринять?
— Ударить коленом по яйцам или ткнуть пальцем в глаз? Если вы про это, то да, знала. Я ходила на курсы самозащиты. И видела некоторые из приемов каратэ, смертельные удары, знаете ли. Ребром ладони по переносице или кадыку. На столике лежали ножницы. Может, я не могла заставить себя убить его, не знала, удастся ли это мне. Возможно, я опасалась, что смогу лишь ранить его, а он, рассвирепев, убьет меня. В подобной ситуации трудно сохранить ясную голову. Я могла промахнуться.
— Дело в том…
— Честно говоря, я рассчитывала перехитрить его. Думала, что отговорю.
— Хотите знать, что подумают другие?
— Что?
— Что вы не кричали и, зная, как надо защищаться, не шевельнули и пальцем.
Плечи Франсины поникли, словно под непосильной ношей.
— Вы плакали? После его ухода.
— Обычно я не плачу.
— Послушайте, я понимаю, сколь нелегок для вас этот разговор. Мы лишь собираем факты. Нам нужно знать, какие карты у нас, какие — у них. И лучше заранее выявить наши слабости.
— Разумно.
— Теперь расскажите мне, что произошло потом.
— Когда он ушел, я…
— Нет. До его ухода.
— Он прошел в ванную, смежную со спальней, оставив дверь открытой. Я услышала, как в раковину потекла вода, наверное, он мыл свой конец, чтобы жена ничего не заметила.
— Вы надели платье?
— Это был кафтан, не платье. Я лишь набросила его на себя, как одеяло.
— Вы не думали о том, чтобы убежать, вызвать полицию?
— Я не думала ни о чем, кроме как о его скорейшем уходе. Чтобы я могла встать и принять ванну.
— Вот этого как раз делать не следовало.
— В больнице мне так и сказали. Я не сообразила. В следующий раз этого не повторится.
— Надеюсь, следующего раза не будет.
— Этот сукин сын может вновь прийти ко мне. Он же живет наверху, что стоит спуститься на один этаж. Все за него, даже этот чертов закон на его стороне.
— Закон не принимает чью-то сторону. Это игра.
— Игра?
— Как шашки. Или шахматы. На старте позиции равны. Все решают ходы. Я стараюсь спланировать нашу стратегию. Пожалуйста, постарайтесь это понять.
Франсина глубоко вздохнула.
— Постараюсь.
— Продолжим. Он оделся?
— Не уходить же ему голым.
— Он что-нибудь сказал?
— Например, до свидания? Я же говорила, он поблагодарил меня. А когда я не ответила, добавил, еще увидимся, или что-то в этом роде. Для него все было в порядке вещей.
— А потом?
— Я помылась. Проспринцевалась. Больше всего мне хотелось поговорить с кем-нибудь. Рассказать о случившемся. Я все еще не могла поверить, что такое могло произойти со мной в моем доме.
— Да, я понимаю.
— Я позвонила доктору Коху, моей опоре.
— И?
— Он был ужасен.
— Меня это удивляет.
— Значит, вы можете представить себе, как удивилась я! Но, тем не менее, я поехала сначала в больницу, затем в полицейский участок на Уикер-авеню и, наконец, к доктору Коху. Меня отвез Билл. Мой знакомый.
Я как-то не подумал о дружке. Возможно, мне не хотелось, чтобы у нее был кавалер.
— От доктора Коха Билл привез меня к родителям.
— Он остался с вами?
— В родительском доме? Вы шутите?
— Вам обязательно зададут этот вопрос. Расскажите мне о больнице.
— Рассказывать нечего. Медсестра, похоже, розовая, заполнила бланк. Молоденький интерн осмотрел меня. Сказал, что не может взять сперму на анализ, потому что я проспринцевалась и приняла ванну. Он даже сказал, что не видит никаких следов полового контакта, тем более насильственного.
— Бесподобно.
— Я сказала ему, что знаю, кто это был. Он предложил мне назвать фамилию насильника полиции.
— Перейдем к полицейскому участку.
— Я знала, где он находится. Когда мы приехали туда, я попросила дежурного сержанта пригласить сотрудницу-женщину. Он поинтересовался, в чем, собственно, дело. Я ему рассказала. Он послал меня на второй этаж, поговорить с детективом и той самой женщиной. Они заполнили какие-то бланки.
— Они не предложили поехать к вам домой?
— Нет.
— Вы сказали, что знаете, кто это сделал?
— Естественно!
— И как они отреагировали?
— Записали фамилию и предупредили, что это серьезное обвинение. И на меня могут подать в суд, если я обвиню кого-либо в изнасиловании, но не смогу представить доказательств вины. Они спросили, есть ли свидетели предполагаемого преступления? Они только так его и называли, предполагаемое преступление. Я ответила, нет, это произошло в моей квартире, где никого, кроме нас, не было. Они спросили о больнице, и мне пришлось сказать, что там никаких следов изнасилования не нашли. Я говорила, что знаю насильника, а они твердили, что этого недостаточно, нужны улики.
— Фамилии детектива и сотрудницы полиции?
— Я их не знаю!
— Мы найдем их в протоколе допроса. Если они его составили.
— Вы полагаете, что они могли ничего не записать?
— Все возможно. Куда вы поехали из участка?
— К доктору Коху. Он мне ничем не помог. Я рассердилась. Он, кстати, порекомендовал обратиться к адвокату. И Билл повез меня к родителям.
— Вы им рассказали?
— Более-менее.
— Объясните, что вы имеете в виду.
— Есть пределы, за которые в разговоре с родителями не переступишь. Я рассказала об изнасиловании отцу, потому что доктор Кох сказал, что мне нужен адвокат.
— Давайте на минуту прервемся. Поймите главное: вы — наш единственный свидетель.
— Я знаю.
— И нам нужна очень мощная поддержка от независимых источников, чтобы убедить присяжных в нашей правоте.
— И на кого мы можем опереться?
— В этом-то и проблема.
— Как насчет доктора Коха?
— Он знает лишь то, что слышал от вас. Как говорится, сведения из вторых рук. Та же история, ничего более. Но у нас есть немного времени. Моя следующая встреча только в семь часов. Я хочу, чтобы вы рассказали мне о ваших взаимоотношениях с доктором Кохом. Почему вы обратились к нему, какие вопросы вы обсуждаете? Я понимаю, это глубоко личное, но, видите ли, если нам удастся убедить окружного прокурора или кого-то еще предпринять какие-либо действия против этого мужчины, защита обязательно зацепит ваши визиты к психоаналитику. Они свидетельствуют о том, разумеется, для обывателя, что у вас есть эмоциональные проблемы, что вы неврастеничка, что… и не надо возмущаться, такова жизнь, что какая-то часть вашей истории может оказаться выдумкой. А возможно, и вся история.
