— А можно мне? — говорю я и, не дожидаясь разрешения, начинаю сам поглаживать руки и ноги Мэри.
Выглядит она потрясающе и, знаете, сама берется за наши концы и начинает их подергивать. Я на седьмом небе и думаю, что сейчас кончу, но Джейсон останавливает ее, и я хочу знать, почему он не дал ей довести дело до финала.
— Она еще не готова, — коротко отвечает он, подлезает под Мэри и начинает целовать, лизать и сосать ее, словно знает, как это делается. И я вижу, он знает, потому что Мэри начинает дрожать и вдруг выкрикивает: «О, о, о», — и вцепившись пальцами в его волосы, кончает, кончает, кончает…
Говорю вам, там было на что посмотреть. Когда она-таки кончила, ее голова бессильно повисла, и мы осторожно опустили Мэри в ванну. Мы все довольны, нам всем весело, потому что нас всех поливает душ. Я его выключаю аккуратно, одновременно закрыв оба вентиля, чтобы вас не ошпарило и не окатило холодной водой. И Мэри дрочит сначала его член, а потом мой. Давно я так хорошо не веселился.
Глава 11
Франсина
Вопрос: Опишите, каковы ощущения человека, вновь поселившегося в доме родителей, пусть и временно?
Ответ: Определенно, он не чувствует, что находится дома.
Естественно, обстановка, мебель удобная, потому что все знакомо. Моя комната осталась точно такой же, как и в день отъезда, монумент моей юности, сохраняемый мамой-смотрителем. Разумеется, я люблю их обоих, но, если ты уезжаешь, значит, ты уехала. К примеру, я наблюдаю, как мой отец ослабляет узел галстука, приходя с работы. Такое он никогда не позволил бы себе при посторонних, только в присутствии ближайших родственников, а я думаю: «Верни узел на место». Я тут не живу, не надо демонстрировать близость наших отношений. Почему он столько лет хранил этот снимок, для вдохновения? И показал мне его, когда я еще чувствовала, как Козлак топчет меня. Он полагал это уместным? В твоем присутствии мне уже не кажется, что я дома. Мое место в моей квартире. Под Козлаком. От ключа, лежащего в моей сумочке, пользы никакой, пока этот адвокат не засадит Козлака за решетку. И каково будет мне, зная, что этажом выше живут его жена и двое детей? Мои знания политологии подсказывают мне, что меня принуждают переселиться, как евреев в Германии. Изучать политологию все равно, что лечить неизлечимую болезнь. Почему я этим занимаюсь? Политология ничего не скажет о моей дальнейшей судьбе.
Вопрос: В ежедневной круговерти ООН кто думает о Маутхаузене, Батаане, Сингапуре или Гернике?
Ответ: Никто.
— Что ты сказала? — спрашивает отец.
— Просто рассуждаю вслух.
На его лице отражается удивление.
— Как прошла встреча с Томасси?
Слава богу, на этот вопрос у меня есть ответ.
— Он высокий.
Ах, этот взгляд. Моя дочь опять чудит, демонстрируя бессвязное мышление экс-студентки, сдавшей латынь и логику. Но он все равно любит меня.
— Что говорит Томасси? Сможет он что-то сделать?
Он разве что предрасположен в мою пользу.
— Не знаю. Я приеду к нему завтра.
Отец сияет.
— Это хорошо.
Еще бы, ему удалось добиться вразумительного ответа от своей незамужней двадцатисемилетней, слегка попачканной дочери.
Мама приходит на помощь.
— Ты пообедаешь с нами сегодня?
Все зависит от того, что вы будете есть.
— Да, я останусь на обед.
Моя мама, человек практичный, продолжает:
— А почему бы тебе не позвонить этому милому молодому человеку, Биллу. Может, он захочет приехать и пообедать с нами, а потом вы сходите в кино.
— Я так не думаю.
— Ты все еще расстроена.
— Мама, я прихожу в себя не после приступа аппендицита или гриппа. Меня изнасиловали.
— Я знаю, — бормочет мама, и они оба смотрят на меня.
— Ты бы знала, если б тебя хоть раз изнасиловали. А вас больше заботит не то, что со мной произошло, а повышенный тон, которым я говорю с вами.
— Это неправда, — возражает мама.
Отец наклоняется вперед, словно хочет взять мои руки в свои.
— Завтра утром я позвоню Томасси и посмотрю, нельзя ли ускорить дело.
— Ты в это не вмешивайся, папа. Спасибо тебе, что ты нашел Томасси. Этого достаточно.
За обедом мы главным образом молчали.
Я поднялась в свою комнату и долго лежала на кровати, разговаривая с плюшевым медвежонком, как в те годы, когда жила дома. Отличный он был слушатель, каждый мой вопрос начисто лишал его дара речи.
Если б я вышла замуж до того, как меня изнасиловали, изменилось бы мое отношение к случившемуся? Утешал бы меня муж, потому что кто-то попользовался принадлежащим только ему сосудом? Набросился бы с дубинкой на Козлака, движимый той же яростью, что и я? Или потребовал бы страховую премию, согласно одному из пунктов полиса, предусматривающему возмещение за порчу собственности?
Я обхватила пальцами шею моего любимого плюшевого медвежонка. Выражение его мордочки не изменилось. Он не возражал против того, чтобы слушать дальше, точь-в-точь, как доктор Кох. Слушающая машина. Мне надо увидеть его, я теряю почву под ногами.
Когда на следующий день я ехала к Томасси, деревья покрылись зеленым пухом, предвестником листвы. «Весна идет, весна идет», — говорили они. И Томасси ждет меня, необычного клиента, клиента с мозгами. Чем сложнее дело, тем лучше: долгое сотрудничество будет увенчано обоюдным триумфом. О, мисс Уидмер, мы победили, мне будет вас недоставать, возвращайтесь скорее под любым предлогом. Не попадайтесь на пути насильнику, сделайте что-нибудь еще, украдите какой-нибудь пустячок. Я, Томасси, буду защищать вас хоть в Верховном суде.
Я ожидала увидеть Томасси привалившимся к косяку двери в кабинет, как и в прошлый раз, словно другого места встретить меня не было.
Что значит, его нет?
В приемной ждали двое: женщина и неряшливо одетый юноша-подросток. Я сказала секретарю, что мне назначено на то же время, что и вчера.
— Он мне ничего не сказал. И не записал вас.
— Я подожду.
— Он еще в суде.
— Этим людям назначено, — секретарь рукой поманила меня к себе. Наклонилась к уху. Мне предстояло услышать секретную информацию. — Непредумышленное убийство. Первый визит к адвокату после внесения залога. Может занять много времени.
— Этот ребенок?
Секретарь пожала плечами, посмотрела за мою спину на входную дверь.
Вошел Томасси, очень утомленный. Коротко глянул на мать с сыном, потом на меня.
— Святой Боже, совсем о вас забыл!
