Мистер Джералд Р. Лефкович, курильщик «травки» по уик-эндам, облегченно вздохнул.
— Третье, я знаю, что Гэри согласится с вашей рекомендацией вынести дело Уидмер на Большое жюри вот по этой причине.
Я посмотрел направо, налево, словно вознамерился передать Лефковичу сверхсекретные документы Пентагона. Достал из бумажника ксерокопию заметки из студенческой газеты в Буффало. В заметке сообщалось, что Чарлз Канхэм, сын окружного прокурора Уэстчестера, признает свою ведущую роль в двух студенческих организациях: «За легализацию марихуаны» и «Ассоциация активистов-геев».
Лефкович прочитал заметку, посмотрел на меня, на ксерокопию.
— Позвольте мне объясниться. Мне нравится, что сын Гэри выступает за легализацию марихуаны, особенно, если учесть, из какой он семьи. И его стремление легализировать марихуану вовсе не означает, что он идет против отца, потому что это вещество не приносит никакого вреда. Но я думаю, что Гэри, я, конечно, не знаю его так хорошо, как вы, я не работал с ним в таком тесном контакте, однако, повторюсь, я думаю, ему не понравится открытое признание сына в своих сексуальных пристрастиях. Возможно, он расценит это как собственную неудачу, ибо ему не удалось стать примером сыну. Кто знает? Может, такие взгляды давно устарели. Но мне известно, что один репортер из газеты Ганнетта хотел бы как следует припечатать Канхэма. Я не знаю, чем О-пи прогневал этого репортера, да и не думаю, что Гэри должны чехвостить из-за сына. Вы со мной согласны?
Тут я должен отдать Лефковичу должное. Он смотрел мне в глаза, произнося следующее:
— Мистер Томасси, как я понимаю, вы пытаетесь уговорить меня, да и мистера Канхэма, взять это дело, но в ваших словах слышится скрытая угроза.
— Вы полагаете, она скрытая? Мистер Лефкович, вы находитесь в самом начале безусловно блестящей карьеры. Все вышесказанное можно суммировать одной фразой: я не люблю причинять людям вред.
Ксерокопия вернулась в бумажник, последний — во внутренний карман пиджака.
— Надеюсь, вы уведомите мистера Канхэма, что не в моих правилах причинять людям вред?
— До свидания, мистер Томасси.
Он протянул руку. Я ее пожал.
— До свидания, мистер Лефкович. Пожалуйста, сообщите моему секретарю, когда мистер Канхэм примет меня.
Я проводил взглядом юного Лефковича. С трех часов дня жизненного опыта у него заметно прибавилось.
Глава 18
Франсина
Когда стало ясно, что процесс займет много времени и мне придется часто отсутствовать на работе, я решила рассказать Иксу об изнасиловании. Не вдаваясь в подробности. На меня напали. Мужчина, скорее всего, предстанет перед судом. Я приму в нем участие. Я не стала говорить, что именно меня обуревало желание посадить Козлака за решетку.
— Жаль, конечно, — ответил Икс. — Но я рад, что об этом не написали в газетах.
— О суде, возможно, напишут, — заметила я.
— Это может стоить вам допуска к секретной информации.
— Это все, что вас волнует?
— Не сердитесь, Франсина. Нет допуска, нет работы.
Такие мысли я гнала от себя прочь. Работа мне нравилась. Икс готовил двухстраничную вставку о лицемерии для речи американского посла в ООН. Не для какой-то специальной речи, а впрок, чтобы была под рукой на всякий пожарный случай. Мой босс решил, что неплохо выписать в рядок десять, двенадцать примеров лицемерного поведения политиков самого высокого уровня. Моя часть работы состояла в том, чтобы отыскать подходящие исторические случаи в разных частях света, а не только в Восточной Европе или Советском Союзе. На всех континентах, за исключением Австралии. И в героях должны были фигурировать известные, сразу узнаваемые личности. Вставку эту посол мог использовать, обращаясь к Генеральной Ассамблее, клеймя позицию «противоположной стороны», на роль которой в тот период годилась практически любая страна. Предполагалось, что строками этой вставки посол мог обрушиться на лицемерие своего супротивника. Я думаю, цель этого исторического экскурса состояла в одном: убедить тех, кому хватало терпения слушать радио- или телерепортажи из ООН, что американский посол — знаток мировой политической истории, а потому может рассматриваться кандидатом на высокую выборную должность. Разумеется, деньги налогоплательщиков не предназначались для рекламы предвыборной кампании, то есть этот отчет по лицемерию был лицемерен по сути, но мне нравилось перелопачивать для босса груды породы, отсеивая нужные ему золотые песчинки.
Я предупредила Марго, чтобы она ни с кем меня не соединяла, за исключением экстренных случаев. Я работала над Девятым примером лицемерия, когда зажужжал аппарат внутренней связи.
— Это не экстренный случай, звонит ваш адвокат. Отшить?
— Нет, я с ним поговорю.
Иногда, отвечая на телефонный звонок, я словно вижу себя со стороны.
— Привет, привет, — дважды повторяя это слово, я как бы показываю свое расположение к собеседнику.
— Привет, — голос Томасси. — У меня для вас хорошие новости. — Я представила его сидящим, потом стоящим.
— Вы сидите или стоите?
— Бегу. Вас интересуют хорошие новости?
— Разумеется.
— Один О-пи повержен, второго ждет та же участь.
— Видите, даже сотрудники органов правосудия могут проявить благоразумие.
— Мне бы вашу уверенность. Я взял его за горло.
— Как мило.
— У меня есть некие сведения, которые О-пи не хотел бы прочитать в газете. Когда я смогу увидеть вас?
— Сегодня?
— Хотелось бы. Обязан держать вас в курсе последних событий.
— Я закончу через час, но до вас доберусь довольно-таки поздно.
— Я вас подожду, — Томасси Несгибаемый говорил как обычный человек. — Вас кто-нибудь пригласил на обед?
— Я собиралась пообедать у родителей.
Он рассмеялся.
— Почему бы вам не позвонить им и не сказать, чтобы сегодня вас не ждали.
— Совсем?
— Я имел в виду, к обеду.
— Они волнуются из-за меня.
— Скажите им, что вы будете со мной.
— Вечером? Они будут волноваться еще больше. Особенно отец. Он думает, что у других мужчин в отношении меня те же мысли, что и у него.
Секретарь Томасси ушла до моего приезда. Наружную дверь я нашла незапертой. Вошла в приемную. Остановилась у открытой двери в кабинет. Кашлянула, чтобы привлечь его внимание. Он оторвался от бумаг, направился ко мне с улыбкой, которая никак не вязалась с человеком, которого я впервые встретила в этом кабинете. Он плюхнулся на диван в приемной.
— Пожалуйста, не стойте, — он указал на одно из кресел. — Настроение получше?
