Комментарий Франсины Уидмер
В школе и колледже я полагала, что у мужчин одна беда: они — армия стоящих пенисов, марширующих целый день в поисках пристанища. Ты танцуешь с парнем и вскоре посередине возникает что-то твердое, а этот идиот смотрит на тебя с виноватым видом. Мол, ну что я могу поделать. Они реагируют на сигнал, словно собаки, прыгающие через палку. Коснись его рукой, и он уже рвется вверх. Но когда тебе нужно, когда ты хочешь, даже не для себя, а для того чтобы пройти последний этап единения с человеком, к которому тебя влечет, что ты имеешь? Жалкую, переваренную макаронину, готовую отвалиться от тела владельца.
Теперь я понимаю преимущество притворства, умения имитировать оргазм столь искусно, что его можно принять за настоящий. Бог позаботился о женщинах, им не приходится демонстрировать неудачу, они могут заставить партнера поверить (вот где лицемерие весьма кстати!), что у них все в полном порядке. Кстати, как-то раз я имитировала оргазм, а тут неожиданно накатил и настоящий. Бедные мужчины, каждый из них снабжен детектором лжи, готовым выдать их в любой момент. Предательство друга ужасно, но предательство органа, который оберегаешь больше всего, — чистая измена!
А правда в том, что какая-то часть его тела не хочет меня. Не эта часть, другая. Эта часть — всего лишь посыльный. Джейн — да. Розмари — да. Эдна — да. Франсина — нет.
Я долго смотрел на телефонный аппарат. Потом позвонил Джейн.
— Привет, незнакомец, — ответила она.
— С чего такая застенчивость, Джейн? Прошло-то несколько дней.
— Ты задал мне головоломку. Вот я ее и решаю.
— Твой муж сегодня в отъезде?
— Подожди, сейчас спрошу у него.
— Да что ты нес… — тут я услышал ее смех.
— Так когда? — спросила она.
— Семь часов подойдет?
— Жду тебя в семь.
К Джейн я добрался чуть ли не в половине восьмого. О, из конторы я ушел вовремя, но старался выбрать самый кружной путь. И чуть не остановил машину, чтобы позвонить ей и сказать, чтобы она меня не ждала.
— Извини, что припозднился.
Она наполнила бокалы. Молча.
— Я очень сожалею, что в тот вечер все вышло так нескладно.
— Ты снова с ней виделся?
— Да.
— И каков результат?
— Откровенно говоря, не слишком хороший.
— Как это?
— Поверишь ли, но старый Томасси не смог выполнить свой долг.
Она поставила бокал на стол.
— Со мной у тебя такого не бывало.
— В том-то и дело.
— И ты хочешь попробовать снова, чтобы уяснить, навсегда ли это или виновата та девица?
Прямота в женщинах мне нравится, но до определенных пределов.
Заговорил я спокойно, словно на судебном заседании.
— Послушай, Джейн, наши отношения, я имею в виду тебя и меня, начались задолго до моего знакомства с этой дамой…
— Франсиной, если ты забыл ее имя.
— Да ты, похоже, злишься.
— Я? Злюсь?
— А с чего в голосе такая горечь?
— Горечь? Я просто ждала моего знаменитого адвоката, зная, что рано или поздно он появится, чтобы провести часок-другой в моей постели. Я лишь не ожидала, что мне уготована роль лакмусовой бумажки, призванной проверить, есть ли еще порох в пороховницах.
— Будешь говорить в таком тоне, он там и останется.
— Забавную ты придумал месть. Мне. И некоторым другим.
— Я думал, тебе нравится моя компания.
— Нравилась. Но я почувствовала себя марсианкой, когда здесь возникла та женщина. Что-то у тебя даже изменилось в лице. Разве можно влюбляться в твоем возрасте, Джордж?
— Глупость какая-то.
— Если влюбляться глупо, то я не глупа. Я не влюблялась уже двадцать семь лет. И прекрасно без этого обхожусь.
— Джейн, ты умная женщина.
— Я думала, что со мной хорошо в постели.
— С тобой хорошо в постели, и ты умная женщина. Могу я сесть рядом с тобой?
— Раньше ты не спрашивал разрешения. Это плохой знак.
Глава 20
Кох
Она вернулась, вернулась, дважды в неделю Франсина будет приезжать после работы, мы воссоединимся, я встречу ее с распростертыми объятьями, она вплывет в мой кабинет, Афродита, Венера, Елена Прекрасная, по моему жесту ляжет на кушетку, расправит юбку над лобком, словно показывая, что нет там ничего особенного, но я знаю, что есть, курчавые волосы над кожей, над плотью, охраняющие священные для меня, но оскверненные другим губы над губами. Я сижу за ее головой и могу изредка окинуть взглядом ее груди, обтянутые блузкой, а она лежит, сыпля словами, в которых я должен уловить суть и донести до нее, чтобы она смогла лучше понять свой внутренний мир, то есть самое себя. Дойдет ли до нее, что в своих чувствах к ней я нарушил все каноны, разве что остался честен?
Говори.
Я буду слушать.
Разумеется, я хочу, чтобы она говорила обо мне, если нет, то о себе. Но как много женщин, побывавших на этой кушетке, говорили о том, что рассказывали им любовники о своих женах, и о мужчинах, что оказались меж двух женщин и не могли не сказать каждой из них о другой, пусть под видом сплетен и слухов. И вот Франсина говорит мне о том же, мне, который готов услышать от нее, что угодно, но только не это.
Томасси, говорит она, не красавец, его не сравнить ни с Робертом Редфордом, ни с Полом Ньюменом, но, тем не менее, нравится женщинам. У него смуглая кожа, не от солнца, а от природы. Лицо его может быть серьезным, а мгновение спустя он будет смеяться как ребенок. Он такой энергичный, властный, законом он вертит, как хочет, потому что понимает, как работает человеческий мозг.
Человеческий мозг, мне хочется прервать ее, моя епархия, не Томасси!
Другие мужчины, говорит она, плывут по жизни, словно мальчики-подростки.
Может, и Томасси плывет, предполагаю я. Если он такой ас судебных баталий, если он так умело манипулирует людьми, не следовало ли ему давным-давно перейти на более высокий уровень, вести процессы, которые занимают первые полосы крупнейших газет, нажить состояние, как другие известные адвокаты.
Он не заинтересован в известности, говорит она. Она жалует ему медаль. Награду. Награда эта — она.
Думала ли она о различиях в их происхождении? Он — сын иммигранта. Она — потомок чуть ли не первых поселенцев.
Да, говорит она, он не похож ни на Билла, ни на ее отца, ни на друзей ее отца. Это ли не прекрасно?
Думала ли она о разнице в возрасте, спрашиваю я.
