Толпа вынесла меня к лифтам. Там стояли две молодые японки, одетые в форму сотрудниц универмага. Обе были в белоснежных перчатках, и обе говорили искусственным фальцетом, как мышки из мультфильмов. Они постоянно улыбались, с машинной точностью движений кланялись посетителям и делали жесты, похожие на какой-то ритуал. Их руки качались, подобно стрелкам метрономов, указывая, какой лифт идет на какой этаж. Глядя на этих марионеток, не теряющих ни на секунду улыбок, снова и снова повторяющих автоматические жесты над непрестанным потоком покупателей, я вдруг ощутила подступившие слезы. Странно. Я даже над смертью Жилярди не плакала.
И внезапно я удивилась, когда увидела глядящее на меня сморщенное, как у священной обезьяны, лицо. Оно принадлежало склоненному человеку небольшого роста. Сначала я подумала, что это какой-то экзотический вид Притворщиков. Потом поняла, что передо мной просто очень старый человек.
– Вы уходить отсюда, – сказал он по-английски. – Не место вам.
Он поманил меня скрюченным пальцем и пошел прочь, пробираясь в толпе покупателей. Я пошла за ним, заинтригованная. У него была светлая розоватая аура, но я не могла понять, Притворщик ли он.
Скрюченный старик привел меня в традиционный японский дом, отделенный от уличной суеты старой каменной стеной. Он показал мне сад с причудливыми узорами из песка и выпил со мной чаю.
Его звали Хокусаи, и он был потомком мудрецов Синто и самурайских оружейников. Дед выучил его искусству «видеть дальше мира», и он приобрел умение определять людей и места, обладающие «силой».
– Вы сияла очень сильно. Если не слишком сильно. Иногда на краю света есть темнота. – Он морщился, не в силах точно выразить свою мысль по-английски.
Хотя, наверное, даже если бы я бегло говорила по-японски, нужные слова все равно найти было бы нелегко.
– Зачем вы позвали меня за собой?
– Я видел вас смотрела девушки у лифта. Темнота кушала свет.
Я кивнула, показывая, что поняла, и сморщенная обезьянья мордочка осветилась радостью. Впервые после смерти Жилярди мне было легко в обществе другого.
Старый джентльмен поведал мне, что в детстве дед рассказывал ему множество сказок о духах стихий, которые правили островами когда-то давно, еще до первого императора. Старый мудрец твердо верил, что эти духи вернутся еще при жизни его внука, и учил Хокусаи узнавать их черты. И теперь, кажется, предсказание деда сбывается.
Меня смутило гостеприимство старика и откровенность, по отношению к иностранцу, как я знала, необычная. У меня не хватило духу сказать ему, что он пьет чай с монстром. Хокусаи переделал серебряный кинжал, который подарил мне Жилярди, и превратил его в красивый пружинный нож. Драконий глаз, сделанный из рубина, был спусковой кнопкой. От платы Хокусаи отказался, утверждая, что делает это из чувства долга перед духом деда.
Пробыв месяц в Японии, я уехала в Гонконг. Хокусаи я больше не видела и о нем не слышала.
То, что произошло в Гонконге, должно было когда-нибудь случиться. Мне и так многие годы удавалось уходить от неизбежного. Гонконг – настолько чужое место для уроженцев Запада, даже для нелюдей, что там легко забыть о прошлом и будущем. В Гонконге есть только настоящее, и оно лишено времени.
Как-то я оказалась на большом базаре под открытым небом – если слова «под открытым небом» можно отнести к улице, забитой навесами рыботорговцев. Шум был ужасающий. Сотни и тысячи голосов вопили, заманивали и спорили на стольких же диалектах. Уличные сироты неопределимого пола и возраста лезли мне в глаза пачками, визжа: «Янки! Дешево! Купи!» Я после неудачи в Токио стала сканировать не всех подряд, а случайно выбирая из толпы. Тут-то я его и увидела.
Это был пожилой буддийский монах в шафрановом облачении, и над гладко выбритым лбом виднелся красный мазок. Он ковылял, опираясь на суковатую палку, но кто умеет видеть, тот не мог не заметить его силы. Монах остановился и поглядел в мою сторону. Безмятежные и округлые черты лица вдруг сменились лисьей мордой. Я попыталась пойти за ним, но дорогу мне перегородила группа местных теток, спорящих о цене на змею. Когда я добралась туда, где видела его последний раз, его уже не было.
– Вы кого искать?
Это спросил длинноволосый потрепанный китаец лет под тридцать. Он стоял, прислонившись к ближайшей двери, сложив руки на груди. Одет он был в сильно заплатанные американские джинсы и футболку с надписью «БРЮС ЛИ ЖИВ».
– Да. Здесь минуту назад был монах. Вы не видели, куда он пошел?
Китаец кивнул:
– Я видели. Я его знать. Я показать, куда он пошел. Десять доллар.
Увлеченная поиском, я, не вспоминая об осторожности, сунула ему в руку десятку. Он широко улыбнулся кривыми зубами цвета табачной пасты и повел меня цепочкой узких улиц, уходящих прочь от главных туристских маршрутов. Мы подошли к грязному и темному переулку.
– Здесь жить монах. Очень святой. Очень бедный.
Я в этом сильно сомневалась и знала, что сейчас произойдет, но не могла упустить ничтожного шанса, что он говорит правду. И сделала неуверенный шаг в переулок.
– Вы уверены, что это здесь...
Договорить мне не удалось. Я получила сильный удар по затылку и упала лицом на мостовую, метнувшуюся мне навстречу. Дура дурой. Руки моего проводника шарили у меня по карманам с ловкостью и быстротой профессионального мародера. Он нашел нож и прервал на время свое занятие, любуясь красотой работы, потом нашел кнопку и нажал. Нож выбросил лезвие. Грабитель наклонился и прижал острие мне к горлу, пустив капельку крови.
– Хороший нож. Есть деньги, янки? Доллар? Дорожный чек? Что есть у тебя? Что есть?
Мой ответ ему не понравился.
Пальцы моей правой руки стиснули ему шею, и глаза у него полезли на лоб. Он забыл, что хотел перерезать мне глотку, и попытался оторвать мою руку от собственной трахеи. Я чувствовала, как крошится гортань у меня под пальцами. В другой ситуации я бы просто сломала ему шею и бросила, но сейчас у меня было мерзкое настроение. Я чуть было не нашла – почти уже нашла, что искала, и тут этот гад сбивает меня со следа.
Цвет его лица менялся у меня на глазах. Язык у него распух и высунулся так, что уже был откушен наполовину. Грабитель пищал, как мышь, пойманная в коробке. С ленивым любопытством я заглянула ему в голову, посмотреть, что там за мысли у него перед лицом смерти.
Как сточная канава. Мой проводник оказался весьма мерзким образчиком. Несколько лет он провел во Вьетнаме, скупая осиротевших во время войны детей и продавая их в бордели Гонконга, Токио, Сеула и Манилы. Когда это стало невыгодно, он начал продавать наркотики американским солдатам, пока южновьетнамские власти не выперли его из Сайгона за неуплату взяток вовремя. Сейчас он заманивал иностранцев в темные переулки, обещая зрелища или секс, и убивал, забирая бумажники и часы. Это было куда безопаснее и проще, чем работать на якудзу или триады, а накладных расходов почти не было.
