— Следующим номером душа Парацельса! Шестьсот долларов четырнадцать центов!
— Ты знаешь, кто такой Парацельс? — спросила у меня жена.
— Я-то знаю, — сказал я, — а ты — по-моему, нет.
— Парацельс — величайший человек, — выдохнула супружница, — и всего-то шестьсот баксов. Мироновы себе Гитлера взяли, за полторы тысячи.
Я купил душу Парацельса, выиграв торг с Поповыми, и, не выйдя еще из зала, напялил ее на себя. «Привет! — сказал мне Парацельс. — Надеюсь, споемся. Пойдем отсюда, бери свою бабу, выпьем что-нибудь».
Мы выпили с Парацельсом. Я всегда сложно сходился с людьми. У меня не было друзей, и, видимо, сложился по этому поводу некий комплекс исключительности. Этот комплекс и позволил мне заработать в двадцать два первый миллион. Мы выпили с Парацельсом, и я понял, что у меня есть друг, мне показалось, что мы с ним были знакомы с детства, что он всегда был рядом со мной, на рыбалке, в гостях, в работе он всегда умно смотрел на меня справа налево исподлобья, всегда давал нужный совет в то время, когда без совета мне была бы крышка.
Веселые вернулись мы домой. Я хотел заняться любовью со своей женой. Я собрался снять с себя душу Парацельса.
— Если ты сделаешь это, — жестко сказал Парацельс, — то я замолчу на пару столетий. Мне это не сложно, а ты испортишь хороший товар.
— Что за шантаж? — возмутился я.
— Ты что, не способен войти в мое положение? Я не занимался любовью несколько сотен лет.
Во мне проснулось молодецкое ухарство, и я согласился. Проснувшись утром, я подумал: «Господи, почему я раньше никогда не занимался групповым сексом?»
Через неделю я разорился. От меня сбежала жена, понимая мою бесперспективность. У меня остался дом, остались какие-то деньги, которые могли позволить мне жить, не голодая. Но основной капитал мой растаял, и его необходимо было вернуть.
— Мне придется продать тебя, — сказал я Парацельсу, — сегодня ты стоишь тысяч сто, это может меня выручить.
— Это будет самая большая глупость в твоей жизни, — ответил он, — Во-первых, ты попробуй себе представить, сколько я буду стоить через год. А во-вторых, с моей помощью ты сможешь удесятерить свой капитал.
— Каким образом?
— Нужно сделать твою душу. Я предлагаю этим заняться. В итоге у тебя окажется не одна дорогостоящая душа, а две.
Это было дико и непонятно, но я согласился на его аферу. Он стал заниматься мной. В рекордно короткий срок мы с Парацельсом проглотили Ленинскую библиотеку. Потом была музыка, и я написал книгу о лечебных свойствах плохого джаза. Она не пользовалась бешеной популярностью, но кое-кто меня читал. С живописью у нас возникли проблемы: Парацельсу нравилась всяческая галиматья сюровского толка, он не понимал живописи, — зато в области фото нам не было равных. Моя коммерческая сметка и новообретенная эрудиция в сочетании с точностью его формулировок и средневековой обреченной прямотой его суждений давали такой коктейль, который не мог не сделать нас монстрами фотокритики.
— Ладно, — сказал мне однажды Парацельс, — хватит с нас глупостей. Пора тебе взяться за бестселлер.
— О чем же он будет? — задал я логичный вопрос.
— О нас с тобой, разумеется. О наших отношениях. Ведь возможность купить себе душу имеют единицы. И никто не догадался еще разъяснить народу, как это — жить душа в душу.
Моя книга вернула мне мой капитал. Более того, как и было задумано, она удесятерила его.
— Знаешь, — шепнул мне однажды Парацельс, — у меня к тебе серьезный разговор. Сегодня, как ты понимаешь, душа твоя стоит раз в шесть дороже моей. Книга твоя не шедевр, ты это должен понимать, значит, популярность ее скоро пойдет на спад. Вместе с ней будет падать стоимость твоей души. Книгой твоей интересуется молодежь, а тебе уже под сорок. Ты меня понял?
— Не совсем.
— Ты поздно взялся за себя, тебе нужно менять тело. Девяносто девять против одного, что купит тебя молодой человек. Деньги, полученные с продажи, поделим пополам.
Меня в самом деле купил какой-то смазливый сопляк. С ним было хорошо, весело и просто. Я познакомил его с Парацельсом. Как мы потом развлекались!
Цветы цветут
Практически невозможно представить себе всего многообразия женщин, живущих в домах, квартирах и на вокзалах. Если Вам пришла в голову мысль попробовать сделать это, то отбросьте ее как нелепую. Лучше идите в лес и, отыскав там трехобхватную сосну, попробуйте обхватить ее своим единственным жалким обхватом. Нет, конечно, я не спорю, можно созвать человек двадцать друзей и выпить если не море, то уж никак не меньше ящика, но это все корпоративные морочки, ненавистные нам, как любая западная технологическая мерзость.
В сторону беленького парка размашистой походкой шагала женщина в миниюбке. Живот ее нависал могучими складками над сусального золота пряжкой ремня, грудь смотрела в две стороны, изнасиловав зеленую, искусственного шелка кофточку, и ногти на ее ногах были окрашены в самые разные оттенки. За черепной крышкой женщины плавал аквариум с рыбками-барбусами, огромное блюдо крабового салата, разбитое в кровь лицо соседки снизу и похотливые утехи в компании из восьми человек третьего дня тому.
Женщина эта, звали которую Лидия Павловна, бросила на асфальт пустую пачку из под чипсов «Принглс» и ушла навсегда, а мимо пачки этой, спустя всего лишь одиннадцать часов, глядя через черепаховые очки в чарующую почву, пробежала Надежда Павловна. Наивные каблучки ее ног чуть-чуть тонули в свежем асфальте.
Надежда Павловна, которая ничего никогда не замечала, не заметила и того, как оказалась прямо перед белыми в трещину колоннами, каждая с квадратной трогательнейшей капителькой наверху, то бишь перед воротами подмосковного отпетого парка. Нежелание стоптать каблучки взяло верх над обычным страхом москвича перед зеленым массивом. Она вошла в парк, и почти совсем не прошло времени, как оказалась где-то глубоко в нем, почти что в середине. И в этот момент со страшной силой начала цвести сирень. В течение пятнадцати-двадцати секунд сила цветения сирени достигла восьми мегатонн на квадратный кубометр древесины. Волной цветения были выброшены из парка все насекомые и собаки, кошки же отдельные благодаря силе когтей оставались внутри, цепляясь за трещины коры и лица прохожих. Старая, как этот парк, преподавательница дендрологии произнесла: «Невиданный доселе показатель дружности цветения цветов!» — и тут же испустила дух. Кстати, солнышко за одиннадцать часов успело слегка подсесть, и парк полон был молодыми людьми с хрупкой и до конца не оформившейся психикой. Пораженные цветениевым ударом, они иногда падали, иногда подпрыгивали, но и в том и в другом случае неокрепшая психика давала сбой. Один молодой человек уже раскачивался на верхушке хрупкой, как мечта, лиственницы, двое других, давясь и чавкая, глотали чернила из огромной бутыли, а совсем юная девушка уже стояла на голове, да так, что юбка упала вниз, обнажив очень полненькие ноги в кремовых колготках.
