Но не такова Элен, чтобы пуститься на это, чтобы открыться для любого, кто явится с деньгами на оплату завтрашнего дня. Кто это мог подумать, что Элен такая?
Оду «К радости», пожалуйста.
Freude, schöner Götterfunken,
Tochter aus Elysium!
В животе у Элен заурчало, и она вышла из библиотеки подышать поглубже целительным воздухом утра. Пока она шла по Клинтон-авеню, а потом по Бродвею, подкатила тошнота, и она остановилась между двумя автомобилями, схватилась за телефонный столб, ожидая рвоты. Но тошнота прошла, и Элен двинулась дальше. Она миновала железнодорожную станцию и остановилась лишь при виде витрины с инструментами в «Магазине современной музыки». Глаза ее играли с банджо и гавайскими гитарами, с малым барабаном и тромбоном, с трубой и скрипкой. Над инструментами на полках стояли пластинки: Бенни Гудман, братья Дорси, Бинг Кросби, Джон Маккормак — песни Шуберта, бетховенская «Аппассионата».
Она вошла в магазин и стала разглядывать и трогать инструменты. Проверила полку с нотами новых песен: «Девочка на низких каблуках», «Мое сердце у него в руке», «Ты была, наверно, прелестной крошкой». Она подошла к прилавку и спросила у молодого человека с прилизанными каштановыми волосами:
— У вас есть Девятая симфония Бетховена? — И, помолчав: — А можете мне показать пластинку Шуберта, которая в витрине?
— У нас есть, и мы можем, — ответил продавец, и нашел их, и дал ей, и показал на будку, где она могла спокойно их послушать.
Сперва она поставила Шуберта, и Джон Маккормак спрашивал: Кто Сильвия? И чем она всех пастушков пленила? Умна, прекрасна и нежна… И хотя Элен была в полном восхищении от Маккормака и обожала Шуберта — обоих отставила ради заключительного хора Девятой симфонии.
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам.
Слова валились на Элен по-немецки, а она перелагала их на собственный радостный язык.
Женщине любовь внушивший,
Ты приди на праздник к нам.
О, какой же это был восторг. У нее закружилась голова от звуков: гобои, фаготы, голоса, величественная поступь фугато. Скерцо. Мольто виваче.
Элен лишилась чувств.
Молодая покупательница увидела, что она падает, и поспешила на помощь. Когда Элен очнулась, голова ее лежала у молодой женщины на коленях, а молодой продавец обмахивал ее зеленым конвертом от пластинки. Бетховен, когда-то зеленый, зеленый как поляна. Игла скрипела в последней бороздке. Музыка смолкла — но не в мозгу Элен. Она звучала по-прежнему — первые лучи восходящего солнца в мае.
— Как вы себя чувствуете? — спросил продавец.
Элен улыбнулась, слушая флейты и альты.
— Кажется, ничего. Поможете мне встать?
— Отдохните минутку, — сказала девушка. — Сперва придите в себя. Вам нужен врач?
— Нет, нет, спасибо. Я знаю, что со мной. Через минуту-другую все будет в порядке.
Но теперь она знала, что надо найти комнату, и найти немедленно. Не хватало только свалиться, переходя улицу. Ей нужно собственное помещение, теплое и сухое, и чтобы ее пожитки были при ней. Продавец и девушка помогли ей подняться и стояли рядом, пока она снова усаживалась на скамью в будке. Убедившись, что Элен окончательно пришла в себя и больше не упадет, молодые люди вышли. Тут-то она и сунула пластинку с четвертой частью под пальто, под блузку, и уложила на склон опухоли, которую доктор назвал доброкачественной. Но может ли такая большая быть доброкачественной? Элен потуже запахнула пальто, стараясь не раздавить пластинку, сказала обоим своим благодетелям «спасибо» и медленно вышла из магазина.
Ее чемодан был в гостинице «Паломбо», и она отправилась туда: далеко, мимо Медисон-авеню. Не свалиться бы по дороге. Не свалилась. Выбилась из сил, но нашла старого калеку Донована в его расшатанной качалке, с плевательницей у ног, на лестничной площадке между первым и вторым этажами — заменявшей вестибюль в этом заведении. Сказала, что хочет выкупить чемодан и снять комнату, ту самую, где они всегда останавливались с Френсисом, если она была свободна. А она была свободна.
Шесть долларов выкупить чемодан, сказал ей старик Донован, и полтора доллара за ночь или два пятьдесят за две ночи подряд. Мне на одну, сказала Элен, а потом подумала: что, если не умру сегодня? Тогда понадобится и на завтра. И сняла комнату со скидкой, после чего у нее осталось три доллара тридцать пять центов.
Старик Донован дал ей ключи от комнаты на втором этаже и спустился в подвал за ее чемоданом.
— Редко вас вижу, — сказал Донован, притащив чемодан к ней в комнату.
— Дела были, — сказала Элен. — Френсис нашел работу.
— Работу? Вот это да!
— Можно сказать, у нас все организовалось. Очень может быть, что снимем квартиру на Гамильтон-стрит.
— Значит, опять при деньгах? Вот и хорошо. Френсис придет сегодня?
— Может, да, а может, нет, — сказала Элен. — Зависит от его работы — сильно будет занят или нет.
— Понял, — сказал Донован.
Она открыла чемодан, вынула кимоно и надела. Потом пошла мыться, но не успела начать, как ее вырвало; она сидела на полу перед унитазом, и ее рвало, пока было чем; потом еще пять минут тужилась всухую, потом попила воды, чтобы вытошнило хоть этим. А Френсис думал, что она из вредности отказывалась от сандвича с сыром.
Наконец это прошло, она сполоснула рот и слезящиеся глаза и все-таки помылась, да, помылась. Прошлепала по вытертому ковру к себе в комнату, села в кресло возле кровати. Она смотрела на лебедя и вспоминала свои ночи с Френсисом в этой комнате.
Клара, дешевка, обчистила симпатичного молодого человека в коричневом костюме и пришла сюда прятаться. Хочешь спать с человеком — спи с ним, сказал Френсис. Будь женщиной, черт бы тебя взял. Хочешь обчистить — обчисть. А это что такое: сперва спала, потом обворовала? Какая чистая мораль была у Френсиса. А ты, Клара, скажи ради Христа, зачем ты пришла сюда со своими неприятностями? Разве у нас их без тебя не хватало? И всего-то украла Клара четырнадцать долларов. Хотя это — много.
Элен прислонила пластинку Бетховена к подушке посреди кровати и любовалась ее красотой. Потом рылась в чемодане, разглядывая и трогая каждую вещь: вторую пару трико, бабочку с искусственными бриллиантами, синюю юбку с прорехой, безопасную бритву Френсиса и его перочинный нож, старые бейсбольные вырезки из газеты, красную рубашку и коричневую левую туфлю, правая потеряна: но одна туфля лучше, чем ни одной, верно? — доказывал Френсис. Сандра потеряла туфлю, а Френсис ей нашел. Френсис очень заботливый. И вообще очень. Очень католик, хотя притворяется, что нет. Вот почему Френсис и Элен не могли пожениться.
Как изящно они отгородились своей религией от брака. Чем не остроумное решение?
Потому что на самом деле Элен хотела плыть свободно, так же как и Френсис. После Артура она поняла, что захочет всегда быть свободной, даже если придется за это страдать.
