— Поднеси к свету, прочтешь. Это Тай Кобб. Он расписался на этом мяче в 1911 году — в тот год он бил 420. Мне подарил мяч один парень, и я его сохранил. Коварный игрок был Тай Кобб — сколько раз он шел на меня с шипами. Но что играть умел — этого у него не отнимешь. Он был лучше всех.
— Лучше Бейба Рута?
— Лучше — злее, коварней, быстрей. Бить хоумраны, как Бейб, не мог, но все остальное делал лучше. Хочешь этот мяч с его автографом?
— Конечно хочу! А кто не хочет?
— Тогда он твой. Но ты почитай про него — и про Уолтера Джонсона. Узнаешь, какие это были игроки. А Кобб, я слышал, еще жив-здоров. Тоже еще не умер.
— Этот костюм я помню, — сказала Энни, подняв рукав пиджака в елочку. — Он у тебя был выходной.
— Интересно, впору ли еще? — сказал Френсис и приложил брюки к талии. Оказалось, что за эти двадцать два года ноги у него не стали длиннее.
— Забери его вниз. Я протру его губкой и выглажу.
Френсис хмыкнул.
— Выгладишь? Оденусь-ка я во все новое. Выкинем эту рванину.
Он набрал себе полный туалет, вплоть до носового платка, и сложил на полу перед сундуком.
— Я хочу их посмотреть, — сказала Энни, вынув вырезки и фотографии.
— Забери их вниз, — сказал Френсис и закрыл сундук.
— Я понесу перчатку, — сказал Даниел.
— А я бы попользовался твоей ванной, — сказал Френсис. — Ловлю Билли на слове — побреюсь и шмотки примерю. Вчера вечером брился, но Билли говорит, снова надо.
— Не обращай внимания, — сказала Энни. — Ты прекрасно выглядишь.
Она спустилась с ним по лестнице и провела его по коридору, куда выходили, одна против другой, две комнаты. Показала на спальню, где скромно, со вкусом подобранные, стояли односпальная кровать, туалетный стол и детское бюро.
— Это комната Данни. Хорошая большая комната, и утром в ней солнце. — Энни вынула из стенного шкафа полотенце и дала Френсису. — Если хочешь, мойся.
Френсис заперся в ванной и примерил брюки; они были впору, только не застегивалась верхняя пуговица. Наденем с подтяжками. Пиджак вышел из моды двадцать лет назад, и остаточное чувство приличия в Френсисе было оскорблено. Но он решил все равно надеть этот пиджак; душок времени был несравненно приятнее, чем смрад бродяжничества, пропитавший то, что было на нем. Он разделся и пустил воду в ванне.
Осмотрел рубашку из сундука и предпочел ей белую с выделкой из тележки старьевщика. Примерил полуботинки без шнурков, давно разношенные, и обнаружил, что даже с мозолями ноги у него за эти двадцать два года не выросли.
Он вошел в ванну и медленно погрузился в ее пары. Вздрогнул от жара, от удивления, что он действительно тут и горячая ванна ему в самый раз, как индейке жаровня. Он ощутил блаженство. Он смотрел на умывальник, окруженный сейчас ореолом святости, и краны его были священны, и душ божествен, и он подумал: а не на все ли нисходит благодать в тот или иной момент существования, — и решил: да. Пот тек по его лбу и с носа капал в ванну — слияние древней и современной влаг. И, как бывает, солнце вдруг прорвало меркнущие небеса, и сияние его было внезапно, как вспышка молнии; однако блеск этот не гас, словно некий ангел блаженной ясности парил за окном ванной. Столь стоек был свет, столь ярок даже после заключительного закатного салюта, что Френсис вылез из ванны и подошел к окну.
Внизу, на дворе, Альдо Кампьоне, Скрипач Куэйн, Гарольд Аллен и Бузила Дик Дулан возводили деревянное сооружение, в котором Френсис уже признал будущую трибуну.
Он вернулся в ванну, намылил щетку на длинной ручке, поднял из воды левую ступню, отскреб ее дочиста, поднял правую ступню и отскреб ее.
Франтом 1916 года спустился Френсис по лестнице: бабочка, белая с выделкой рубашка, черные полуботинки с лоском, серый в елочку пиджак с лацканами на двадцать лет уже принятого, черные шелковые носки и белые шелковые трусы, кожа повсеместно свободна от грязи, голова вымыта дважды, под ногтями чисто, оставшиеся зубы начищены, зубная щетка вымыта с мылом, вытерта и вставлена на место, щетины на щеках нет и в помине, волосы расчесаны и смазаны для покорности вазелином, походка пружинистая, на лице улыбка; Френсис франтом сходит по лестнице, да, и поражает семью восстановимостью своей красоты и потенциалом элегантности и воспринимает их взгляды как рукоплескания.
И в голове у него играет танцевальная музыка.
— Черт возьми, — сказал Билли.
— Вот это да, — сказала Энни.
— Вы по-другому выглядите, — сказал Даниел.
— Надо было маленько принарядиться, — ответил Френсис. — Амуниция чудная, но сойдет.
Тему преображения развивать никто не стал — даже Даниел, — не желая касаться прежнего, такого жалкого и такого ужасного состояния Френсиса.
— Это барахло надо выбросить, — сказал Френсис, подняв увязанные в пиджак старые вещи.
— Данни заберет. Отнеси в подвал, — сказала Энни мальчику.
Френсис сел на скамью напротив Билли. Энни разложила на столе вырезки и фотографии, и Френсис с Билли стали их рассматривать. Среди вырезок Френсису попался пожелтелый конверт со штемпелем 2 июня 1910 года — Бейсбольный клуб Торонто, Палмер-хаус, Торонто, Онтарио, мистеру Френсису Фелану. Он открыл его, прочел письмо и спрятал в карман.
Обед приближался; Даниел и Энни чистили картошку в раковине. Билли, тоже нарядный, с прилизанными волосами, в крахмальной белой рубашке с расстегнутым воротом, в брюках со стрелкой и остроносых черных туфлях, пил пиво «Доблер» из литровой бутылки и читал вырезку.
— Я их уже читал, — сказал он. — Я и не знал, что ты такой хороший игрок. То есть что-то, конечно, слышал, а потом как-то вечером в городе кто-то заговорил про тебя и стал кричать, что ты был асом, — а я-то и не знал, что ты был таким большим игроком. А про эти вырезки помнил, видел их, когда сюда переезжали. Тогда пошел и почитал. Ты был тот еще бейсболист.
— Неплохой, — сказал Френсис. — Бывают хуже.
— Газетчики тебя любили.
— Я много чего вытворял. Артист для них подходящий. У меня была энергия. Энергию все любят.
Билли предложил Френсису стакан пива, но Френсис отказался и вместо этого взял из его пачки «Кэмела» сигарету, после чего стал рассматривать вырезки, где говорилось о том, как он затмил всех в матче своей игрой в поле, или сделал четыре хоумрана за игру и последним ударом решил исход встречи, или как он проштрафился: например, в тот день, когда придержал за пояс бегуна на третьей базе — старый номер Джона Макгроу, — был верховой мяч, бегун рванулся было к дому, но не мог двинуться с места и повернулся к Френсису, закричал от возмущения — тогда Френсис отпустил его, и он побежал, но мяч перебросили раньше, и он вылетел.
Ловко.
Но Френсиса выгнали.
— Хочешь выйти посмотреть двор? — вдруг произнесла рядом с ним Энни.
