— Я знаю, — перегнулась к нему через проход индианка. — Более того, — произнесла тоже шепотом, — я здесь для того, чтобы надежды сбывались, в особенности, — внимательно посмотрела на Никиту Ивановича, — последние, как глоток Tuzemsky rum на смертном одре, надежды.
В это мгновение автобус въехал в длинный, темный, как если бы он вел в преисподнюю, туннель. Мысли Никиты Ивановича странным образом вернулись к отцу. Впрочем, он успел подумать, что слова индианки не столь просты, но внутри спирали мысли обретали невесомость, не растекались «слезной лужею», а летели сквозь пространство и время, как ядра воды.
…Помнится, Никита встретил его, как всегда одинокого и неприкаянного, на Кутузовском проспекте около конной статуи Багратиона напротив огромной, как будто подпирающей небо синей башни на берегу Москвы-реки. Это было еще до внезапного поворота в отцовской судьбе — короткого периода, когда ему стало некогда слоняться по городу с бутылкой пива в кармане, когда его стали подвозить к дому на служебной машине, и милиционеры, которые раньше норовили оштрафовать отца за неподобающий вид, теперь перекрывали движение на Кутузовском проспекте, когда он мчался на черном «ауди» с федеральным номером.
Они присели на отшлифованную до зеркального блеска гранитную скамейку. Отец поинтересовался, куда Никита держит путь. К Савве в «Национальную идею», ответил Никита. Отец заметил, что процветание этого фонда можно сравнить с процветанием отдельно взятого кровяного тельца внутри пораженного раком организма. Никита возразил, что если кто-то дает деньги, значит, кому-то этот фонд нужен. Естественно, усмехнулся отец, потому что денег в мире гораздо больше, чем необходимо. Их надо на что-то тратить. Отчего не раздать их бедным, спросил Никита. Если их раздать бедным, объяснил отец, в мире не хватит товаров, чтобы бедные смогли истратить свои деньги. Мало денег — мало бедных, сказал отец. Много денег — много бедных. Дико звучит, горько усмехнулся он, но деньги — аккумулятор и генератор, причина и следствие, альфа и омега нищеты и несправедливости.
Вот почему развернулась такая борьба за сохранение нынешнего финансового порядка, исключающего справедливость и гармонию. Россия, понизил голос, словно выдавал Никите страшную тайну, по числу бедных самая богатая страна в мире. Деньги в ней не живут своей естественной жизнью — не распределяются между производством, потреблением и прибылью, которая должна расходоваться на производство, но бесятся, неистовствуют, как выпущенные на свободу сумасшедшие, вкладываются в сугубо непроизводительные сферы деятельности, вроде фонда «Национальная идея».
«Эти люди, — посмотрел на победительно устремленную в небо синюю башню отец, — думают, что финансируют свое будущее, тогда как в действительности финансируют собственное исчезновение с лица земли, точнее… мировую антиглобалистскую революцию. Ты ведь знаешь, — сказал отец, — что я вижу будущее. Я устал видеть на каждом лице печать смерти, — так пристально уставился в глаза проходящей мимо женщине, что та испуганно от него шарахнулась — она не хотела умирать, — какой-то странной смерти… при жизни. Как будто они — все эти люди — живые и мертвые одновременно»…
Никита тоже стал заглядывать в глаза идущих по Кутузовскому проспекту людей, но не увидел там ничего, кроме обыденного набора переживаний. Девушка в обиде кусала губы. Усатый кавказец размышлял, как бы ему половчее сбыть товар, а еще и зацепиться в Москве. Пожилой бородач в потертом демисезоне (не иначе, как доцент технического ВУЗа) гневно сверлил взглядом лоток с молочными продуктами. Его определенно не устраивали цифры на ценниках. Никита подумал, что отец как всегда все усложняет. Или — заглядывает слишком далеко, куда нет смысла заглядывать, потому что увиденное бесполезно, неприменимо к действительности.
Наверное, эти мысли отразились на его лице. Отец грустно улыбнулся, потрепал Никиту по голове, поднялся с отшлифованной гранитной скамейки, пошел по проспекту. Отойдя немного, не оглядываясь, вскинул вверх согнутую в локте руку в коммунистическом, а может, новейшем антиглобалистском приветствии. Для пожилого, изможденного человека жест выглядел, по меньшей мере, странно. Кто бы мог подумать, что спустя годы, так будут приветствовать друг друга восставшие против глобализма люди на всех континентах? Никите захотелось догнать отца — одинокого, сутулого, в неизменном белом плаще с оттопыренными от бутылок (из этих «гнезд» птенцы не улетали, а если и улетали пустые — в урны — то мгновенно возвращались — полные) карманами, сказать ему, что он… любит его и еще, чтобы он не принимал происходящее так близко к сердцу. Ведь не умирает же семья с голоду. Все они: и Никита, и Савва, да и сам отец при деле, все худо или бедно зарабатывают, а Савва, так очень даже не худо и очень даже не бедно. Ну а мать, что мать… Тоже жива-здорова, хоть и живет в каком-то своем мире. В общем-то, каждый из них существует в своем мире. Ничего не поделаешь, это удел многих (Никита надеялся, что неординарных) людей.
Но… не догнал, не сказал.
После известных событий, когда президентом России был избран Ремир, отец уехал из страны. Некоторое время он издавал в Риге оппозиционный журнал под названием «Революция и Вечность». Там он печатал главы из бессмертного «Самоучителя смелости».
Во время Великой Антиглобалистской революции отцовский труд был переведен на все языки и издан во всех странах, за исключением, естественно, России.
Но отцу не удалось насладиться заслуженной славой.
Накануне революции он отбыл на индийском космическом коммерческом челноке на Луну, чтобы прочитать цикл лекций лунным людям — персоналу международной обсерватории, станции слежения за спутниками, химических и металлургических заводов. К тому времени на Луне трудились тысячи ученых и инженеров — лучших, как считалось, людей Земли. Они зачитывались «Самоучителем смелости».
Пока отец находился на Луне, грянула Великая Антиглобалистская революция. Все космические челноки, равно как и заводы, на которых делали спутники, были уничтожены как очевидные (ведь именно посредством спутников глобалисты оплели информационной и финансовой паутиной мир) проявления нового (объявленного вне закона) мирового порядка. Связь с Луной прервалась. В газетах писали, что запасов химикатов для генерации воздуха на Луне должно хватить на пятьдесят лет. Что же касается продуктов, то на Луне претворялся в жизнь девиз Господа: «Плодитесь и размножайтесь!» Куры там неслись по четыре раза в день. Свинья набирала невероятный вес за неделю. Злаки, фрукты и овощи вызревали в специальных капсулах на лунном грунте за сутки. Многие люди были уверены, что Луна и есть тот самый рай, куда попадают по окончании земных трудов праведники.
Только вот дышать там нечем.
В принципе, дело оставалось за малым — сделать новый челнок, да и отправить его на Луну. Но вот с этим как раз и не заладилось. В настоящее время снарядить челнок на Луну могла только Индия. Но она не спешила, потому что на Луне не было ни одного индуса.
Когда Никита Иванович уже жил в Праге, он часто ночью смотрел из башни — заброшенной обсерватории в парке святого Якоба — на Луну в подзорную трубу или в бинокль. Иногда ему казалось, что он видит там отца — одинокого и неприкаянного, как одиноки и неприкаянны все, кто знает что-то сверх того, что дозволено знать человеку. Никите Ивановичу казалось, что отец бредет по Луне, как когда-то по Кутузовскому проспекту — сутулый, в грязно-белом плаще с отвисшими (из-за вечных бутылок) карманами, с томом «Самоучителя смелости» под мышкой.
