“О человеке, из человека, для человека”, — под таким девизом происходило в приморском парке действо, именуемое “Белковым цирком”.
Никита Иванович, впрочем, быстро от него устал. Ему было не смешно в этом “цирке”. Он подумал, что Сабо (кстати, не столь уж оригинальным способом) пытается в очередной раз разгадать неразгадываемую тайну. Один павильон, кажется, так и назывался — “Тайна человека”. Человеческое тело было там не просто препарировано, разделено на составные части, но, можно сказать, распылено на атомы. Никите Ивановичу запомнилось пульсирующее в сиреневой вакуумной колбе, как золотой (напыление?) слиток, сердце. Через молекулярный микроскоп в этом павильоне можно было рассмотреть цветные волокна ДНК, овальные, как мечи для игры в регби, гены. Их, кстати, было не так уж много, всего несколько десятков. Это не могло не навести на мысль о некоей изначальной ущербности, конечности “Homo sapiens”, как биологического вида. Видимо, в том и заключалась “сверхидея” “Белкового цирка”.
Заглянул Никита Иванович и в павильон “Овощи”. Прямо с потолка на гибкой лозе (приглядевшись, Никита Иванович определил, что это перевитые сухожилия) там свисала немалых размеров виноградная гроздь, в действительности представлявшая собой причудливо выгнутое девичье тело, составленное из грудей и внутренних органов, как кисть из виноградин. У композиции было очень поэтичное название: “Девушка, сладкая как виноград”. Другая называлась: “Мужчина, симметричный, как орех”. Этот (при жизни, надо думать, нравившийся женщинам) молодой человек был многократно разрезан таким образом, что все части его тела и внутренние органы, начиная от мозга, кончая суставами пальцев на ногах, удивительно точно (естественно) делились на две абсолютно симметричные, как дольки ореха, половины.
Никита Иванович понял, что, человек воистину, “мера мер”, с помощью которой можно измерить и доказать, все что угодно. Даже такую спорную вещь, что суть мужчины — симметрия.
Больше Никита Иванович не ходил на экспозиции Сабо (в газетах писали, что он — немец венгерского происхождения, богатейший человек, жертвующий немалые средства на разработку новых видов лекарств), но это не означало, что Сабо исчез из его жизни.
Вскоре в тех же газетах начали писать, что Сабо — маньяк и безумец, предводитель многочисленной, весьма разветвленной международной преступной организации, развернувшей по всей Европе охоту за людьми. Ему не хватало тел для становящихся все более масштабными и изощренными композиций, а потому он наладил настоящий конвейр по превращению живых тел в мертвые.
Проект “Life — it is a long, long train”, по слухам, растянулся через многие страны на сотни вагонов. Сабо, похоже, вознамерился усадить все человечество в свой бесконечный, как смерть, train.
Бог, не иначе, уберег Никиту Ивановича от осмотра этого поезда, потому что (сейчас он это окончательно и бесповоротно понял) все, кто заходили в “long, long train”, шли по вагонам, рассматривая читающих, спящих, закусывающих, совокупляющихся, дерущихся, играющих в карты или шахматы, ворующих, хулиганящих, но иногда и жалеющих друг друга, помогающих друг другу людей… не выходили из поезда, оставались в нем навсегда, пополняя армию… Нет, — подумал Никита Иванович, — совершенно точно не жильцов.
Вот только непонятно было, каким образом, а главное куда именно собирается Савва отправить этот поезд? В постглобалистском мире не существовало локомотива, способного потянуть за собой такое количество вагонов.
…- Значит это ты хотел меня убить? — спросил Никита Иванович, вспомнив отравленную самонаводящуюся стрелку, чуть было не сразившую его в подъезде родного дома на улице Слунцовой в Праге.
— Я? Тебя? — удивился Савва. — Зачем мне тебя убивать? Мне… нельзя тебя убивать.
— Но ведь кто-то хотел меня убить, — повторил Никита Иванович.
— Наверное это тот, кто хочет убить меня, — предположил Савва.
— А кто тебя хочет убить? — Никита Иванович подумал, что задал глупый вопрос. Проще было спросить: “А кто тебя не хочет убить?” Но, несмотря на то, что Савву хотели убить очень многие (все, кого он не успел усадить в “long, long train”), он до сих пор здравствовал. Это свидетельствовало, что в мире торжествовало зло. Савва (Сабо) был его неотъемлемой (как Никита Иванович дрянного конца человеческой цивилизации) неотъемлемой частью. Кто мог на него покушаться?
— Тот, с кем я заключил контракт на самую масштабную в истории человечества композицию, — ответил Савва. Лицо его вдруг заострилось, сошлось в линию, как лезвие топора. — Похоже, — с вековой ненавистью произнес Савва, — он раздумал платить по счетам.
— Ремир? — не поверил своим ушам Никита Иванович. — Ты заключил контракт с Ремиром? Он же собирался тебя повесить под барабанный бой на Красной площади. Как тебе удалось спастись? Неужели он тебя отпустил?
— Нет, он меня не отпустил, — плеснул себе из бутылки в фужер Савва, посмотрел на Никиту Ивановича.
Тот протестующе замахал руками.
Если бы в мире не существовало других алкогольных напитков, кроме крови со спиртом, — подумал Никита Иванович, — я бы сделался абстинентом.
— Я стоял на лобном месте под виселицей, — продолжил, обмахнув ладонью красные, как у вампира, губы Савва, — и слушал барабанный бой. Потом мне, как охотничьему соколу, натянули на голову черный колпак, чтобы я, значит, успокоился после изнурительной и успешной охоты… навечно. И я приготовился к смерти. Знаешь, слушая в черном колпаке этот барабанный бой, я думал о… — не договорив, Савва с удовольствием влил в себя новую порцию страшной жидкости.
— Обо… мне? — чуть не прослезился Никита Иванович.
— О тебе? — с недоумением посмотрел на него Савва. — Причем здесь ты? Я думал о Федоре Михайловиче Достоевском, который точно так же стоял на площади в черном колпаке, слушал барабанный бой. Правда, его собирались не повесить, а всего лишь расстрелять.
— Но ведь помиловали же, — напомнил Никита Иванович. — Царь помиловал всех этих петрашевцев. — Ему вдруг показалось, что он слышит барабанный бой. В следующее мгновение он ощутил тьму натянутого на голову черного колпака. Это я, я стоял там! — чуть не крикнул Никита Иванович.
Но он не мог там стоять.
— Их да, меня нет, — продолжил Савва. — Наверное, тот царь был добрее. Но суть не в этом. Суть в том, что слушая барабанный бой, готовясь отдать Богу душу, я вдруг понял, как… люблю Россию. Я понял, что люблю ее больше своей и даже, — улыбнулся, — больше жизни всех тех, кто в ней имеет честь проживать. Я понял, что нет вернее способа заставить русского человека любить Родину, чем поставить в черном колпаке под барабанный бой… у виселицы, у плахи, перед строем солдат с ружьями…
— И… повесить, отрубить голову, расстрелять? — тихо спросил Никита Иванович.
— Это уже не имеет принципиального значения, — пожал плечами Савва, — потому что любовь навечно поселяется в сердце казнимого.
— Вот только длится “навечно” очень недолго, — добавил Никита Иванович.
