А как же последняя любовь великого Гете, спохватился Никита Иванович, разве старческая немощь автоматически перечеркивает величие духа?
«Значение и стоимость денег, — ни к селу, ни к городу вспомнил он помещенное на одну из пореформенных банкнот изречение Ремира, — должны определяться государством, поскольку предоставленные самим себе деньги плодят зло и уродство».
Никита Иванович подумал, что единственное утешение в смерти (если оно вообще возможно) заключается в том, что в следующей жизни (или как это назвать?) нет категорий возраста и, следовательно, нет ни детской наивности, ни старческого маразма, ни душевных и телесных болезней. И, конечно же, там нет… денег. Личность (душа), стало быть, пребывает там в некоем усредненно-очищенном от искушений плоти и сознания состоянии.
Никита Иванович подумал, что где-то он уже видел таких вот усредненно-очищенных (как бы после смерти) людей.
…Именно в таком состоянии пребывали знаменитые маленькие человечки, способ изготовления которых после прихода к власти Ремира был сначала засекречен, а вскоре, похоже, навсегда утерян.
До сих пор Никита Иванович не мог взять в толк, как удалось умельцам из фонда «Национальная идея» создать этих крохотных человечков. Сначала он подумал, что это, так сказать, ускоренные бройлеры-гомункулусы, потому что настоящие, как известно, созревают в реторте в течение шестисот лет, поедая в полнолуние свежие персики, отчего у них вырастают непропорционально большие головы и половые органы.
Эти же человечки были сложены абсолютно пропорционально, как оловянные солдатики. Похоже, их с легкостью и массово (не как гомункулусов) клонировали в любых потребных количествах.
Ни до, ни после Никита Иванович ничего подобного не видел.
Хотя в XXI веке создавались совершенно удивительные вещи.
Например, электронные (в виде игрушек) родители для детей-сирот.
Или останавливающие сердце наручные часы, которые народ(ы) называл(и) «будильниками». Настроенные на mental-wave (биотоки мозга) пользователя, «включающиеся» посредством троекратного мысленного повторения кодовой формулы (никакой хакер-злоумышленник, следовательно, не мог проникнуть в систему, поскольку в природе не существовало двух идентичных mental-wave, так же как отпечатков пальцев, или узоров радужных оболочек глаза), будильники были весьма востребованы в периоды вспыхивающих по неясным причинам гражданских войн, когда вдруг немцы с яростью и неуместной изобретательностью истребляли немцев, фламандцы фламандцев, а шведы шведов.
Необъяснимые и внезапные, как торнадо, европейские гражданские войны напоминали недавние африканские, когда на территории какого-нибудь племени в одну ночь истреблялись… владельцы белых цыплят, или непарного количества свиней. Гражданские войны, как известно, своей немотивированной жестокостью превосходили все прочие — освободительные, завоевательные, империалистические, опиумные и т. д. Оказавшись в руках врагов, многие (несчастные владельцы белых цыплят, цветных мониторов фирмы «Basf», носители имен Herbert или Emma) предпочитали немедленно воспользоваться будильником, нежели терпеть превосходящие человеческое (но не палачей) воображение пытки и издевательства.
Будильник, таким образом, будил человека уже в новой жизни, где неизвестно, существовало ли такое понятие как сон. Сама новая жизнь иногда определялась как вечный сон.
Швейцарская фирма, производящая останавливающие сердце часы, процветала, запуская в производство все новые и новые (от предельно простых до сверхпрестижных — платиновых с бриллиантами) модели.
Никита Иванович сожалел, что не обзавелся такими часами. Он был совершенно согласен со словами на рекламном щите у дороги, что ничто так не гарантирует спокойствие (транзит) путешественника, как часы «Транзит». Такое симпатичное название придумала для них швейцарская фирма. Может быть, удастся приобрести их по пути, где-нибудь в Словакии, или в Воеводине? — подумал Никита Иванович.
Приобрести «Транзит» транзитом?
Еще он подумал, что смерть и прежде была товаром, но, не столь массового (и разнообразного) потребления как сейчас.
…Крохотные человечки подобно муравьям сновали внутри гигантского, занимающего целый зал, макета России. Наверное, примерно так выглядела сама земля, когда на нее (сверху?) смотрел Господь.
Савва объяснил изумленному Никите, что человечки — продукт разработанной специалистами фонда уникальной биовиртуальной технологии, что они не бессмысленно снуют, а живут, работают и умирают внутри макета, как самые настоящие люди, как лилипуты в стране, которую некогда посетил Гулливер.
«Они мыслят?» — поинтересовался Никита.
«В заданных параметрах», — туманно ответил Савва.
«А кто им задает параметры?» — спросил Никита.
«Компьютер, — строго посмотрел на него Савва, — а компьютеру задаю параметры я. Еще вопросы будут?»
Никита пожал плечами.
Сама жизнь в России представлялась в ту пору одним большим вопросом, на который никто не мог ответить.
Правильные ответы народу не нравились, поэтому он им не верил. Неправильные — нравились, но народ им тоже не верил, потому что те, кто озвучивал неправильные ответы слишком часто его, народ, обманывали. Народ не верил, и когда кричали «Волки!», и когда — «Овцы!»
…Жизнь в России была лишена равновесия по многим причинам.
Ученые-этнографы, например, в те годы полагали, что изменение привычных условий существования делает (любой) этнос крайне уязвимым, беспомощным и неадекватным. Палеонтология — наука о некогда обитавших на земле видах живых существ — рассматривала тогда это явление, как «прерывистое равновесие».
Не было в мире в конце XX века этноса более уязвимого, беспомощного и неадекватного, нежели русские. Прерывисто, следовательно, пунктирно протекала жизнь в России. Гигантской стране, еще недавно мнившей себя сверхдержавой, особенной цивилизацией, третьим Римом, было предложено «взять за основу» крохотный Люксембург. И она тщилась превратиться в него, как слон в мышь, если бы слон вдруг вознамерился не трубить, а пищать, не, сотрясая землю, колокольно (и воздух) топать по саванне, разгоняя прочих зверей, а извилисто утекать от любой опасности в дырку на плинтусе.
Отчасти это объяснялось необъяснимой с точки зрения здравого смысла надеждой народа — лишенного привычных условий существования этноса — что его жизнь улучшат те, кто нещадно этот самый народ (этнос) обворовывает.
Когда один до смерти надоевший народу президент провозгласил своим преемником другого, честно предупредив народ, что тот будет продолжать его политику (зачем бы иначе он его назначил?), народ триумфально избрал назначенца, почему-то твердо уверовав, что новый президент будет делать нечто прямо противоположное. Тем самым народ как бы расписался в собственной порочности, радостной готовности согласиться с самой дикой ложью. Почему, собственно, народ решил, что старый президент — выживший из ума идиот — посадит на свое место дядю, который в свою очередь посадит его вместе с многочисленным семейством в тюрьму?
