— Она знает, что делает. Чувствуешь, как ей страшно? Ольга, я хочу тебе рассказать. Ты понимаешь, почему я ее пишу? Она уже стара, но ее красота не в этом. Ты понимаешь, в чем глубина этого лица? Нет, не лица — лика. Рембрандт не стал бы возиться с предметами одежды, он бы сделал тайну…. Тайну во всем, кроме глаз… Закрой сейчас все, кроме глаз… Отойди вот туда, в тень. Да, вот так. Все, кроме лица, должно быть схематично. Только очертания тайны, облако… Ольга, закрой глаза…
Ольга, большая, молодая, томная, всегда в полусне — попыталась нащупать под халатом правой рукой свое сердце. Ее сосок зацепился за колечко, подаренное Эдуардом, и она подумала, что в ее жизни было время подарков. Время подарков и портретов, ей посвященных. Она вспомнила молодое бесстыдство Сасси, его хладнокровие и смелость, после того как он вышел из госпиталя; вспомнила свою мать, которая привезла его к ним домой отлежаться после полученных ран, оскорблений, обысков. Она вспомнила себя совсем другой девушкой, еще не обретшей смысла, растерянной, пустой до нового всплеска его признаний.
— Они тебя не признают, потому что ты такой чистый, — медленно произнесла Ольга. — Они до сих пор пытаются тебя убить. Я все понимаю. Их место в тюрьме, а твое — в большом мире. Ты помнишь, как тебя встречали здесь, когда мы приехали? Такое счастье. А теперь сплошные рожи… Не верь им. Они обманут. Я чувствую, как они смеются у тебя за спиной. Они не хотят тебе помогать. Эдик, они просто не могут. Они не понимают в живописи. У них нет знакомств.
— Оленька, прости меня. Я обещал тебе другое. Но ведь у нас хорошая квартира? Вид с балкона… И город очень близко. Всегда можно поехать к Джо, это уже успех… Разве тебе мало денег? Покажи мне твою сумочку, сапожки… Замечательно, да? Меня помнят, со мной здоровались в галерее, я учитель Зверева. Меня учил Георгий Кузьмич Кравченко… Ты знаешь, что он преподавал в Петербургской академии художеств. Я ученик Марка Шагала, друг Эмиля Кио… Знаешь, как меня спрашивают на таможне? Проведи одну линию — и мы ее уже не пропустим. Государство признает, что я художник. Оно считает меня своим достоянием. Но оно предало меня. В меня верит только английская королева. Ольга, мы должны вернуться в Россию. Там скоро выберут нового президента… Ольга, у меня есть фотографии…
ФРАГМЕНТ 21
В Ван Ворст парке играли русские дети. Один из них поднял в небо воздушного змея треугольной формы, змей зацепился за высокую ветку тополя и больше не летел. Мальчик с удовольствием наблюдал за происходящим: змей застрял, сверстники смеялись, тетки бегали перешептываясь. Дети собрались толпою вокруг мальчика.
— Сейчас придет мой папа, — с уверенностью говорил мальчик. Он показывал пальцем на змея, потом в сторону дома… Если не помогало, тыкался Эвелине в живот своей лохматой головой. — Какая разница, сейчас придет мой папа. — Мальчик красовался перед нерусскими ребятишками. Они любили его, потому что были мало с ним знакомы. — Сейчас придет мой папа, — орал он. Колбаса с усердием дергала за веревку, но змей держался, еще сильнее запутываясь в голых ветках.
Вместо папы появился Сасси с мольбертом и со своей женой. Ольга отошла в сторону, села в беседке, стала читать Бальмонта, прикрыв тяжелой обложкой книги свое лицо. Сасси расставил треножник, начал вглядываться в происходящее. Он положил один из засохших листьев себе на бумагу. Обмазал его красным и тут же выбросил, поднял другой, намазал его зеленым: на бумаге получилось два накладывающихся друг на друга контура. Сасси посмотрел на изображение, нехорошо улыбнулся и скомкал листок в садистской страсти. Он подошел к Эвелине и спросил:
— Можно сделать потише? Мне больше, чем шестьдесят лет. Я должен работать. Проходит жизнь. Я буду заходить, покупать: у вас хороший выбор. Приготовьте сегодня куриного супа. Нет, лучше солянки. Вы знаете: такой, которую мы с Оленькой любим. А почему вы не в магазине?
Эвелина его уважала, но не без предрассудков.
— Витя решил сделать учет. Я вернусь туда после обеда.
Сасси пренебрежительно фыркнул, подошел к дереву, не поднимая головы выдернул дурацкий дельтаплан вместе с пучком ветвей и сел работать. В тот день он начал писать английскую королеву с листьями в волосах. Возможно, ей понравится и такое. Ольга перевернула две страницы; там было что-то про бледность, про мамонтов, пергамент.
ФРАГМЕНТ 22
В полдень Сасси свернул свое хозяйство, сложил этюды в гигантскую дерматиновую папку, купленную в Китайском городе, и удалился под улюлюканье детей. Ольга шла за ним следом, неся под мышкой его маленький складной стульчик и книгу в другой руке. Они шли рядом, но складывалось впечатление, что Сасси постоянно обгоняет ее и замедляет движение только для того, чтобы сказать ей что-то важное. Говорил он обрывочно, торопливо, но она хорошо понимала его потому, что Эдуард никогда не выбивался из круга выбранных им тем.
— Они пользуются проекторами и называют себя художниками. Во всем мире, не только в Америке. Но ты возьми напиши с натуры. К примеру, Шишкин. С натуры всё, и скрупулезность предельная. Говорят, он подражал немецкой школе… Ну и ради Бога… Эта пунктуальность, засушенность такая, это свойственно немцам…
Они долго переходили Джерси авеню, Сасси никак не мог привыкнуть к местным светофорам. На пешеходных переходах в этой части города они в большинстве своем не работали, и было необходимо следить за их судорожным миганием и болтанием.
Автомобиль полицейского образца, длинный «Форд» 87-го года, перекрашенный в серый цвет, скрипя тормозами, остановился у входа коммуналки, у дома художника. Насмешливый мужской голос, усиленный мегафоном, отчетливо сказал на всю улицу:
— Ро-го-зин! Ро-го-го-зин! Ро-го-го-го-го-го-го-зин! — И потом со свистом на всю улицу: — Сасси-и-и!
Интонация была знакомой, страшной. Главное, что это произошло неожиданно, в солнечный день, в далекой стране, где мало кто говорит на родном языке, да и Сасси, за исключением нескольких приятелей, мало кто знает. Старик быстро окинул взглядом местность, ничего не заметил, но через секунду лежал с женой на асфальте. Он успел схватить ее за талию, прижать к себе, повалить, стараясь продвинуть как можно ближе к запаркованному автомобилю; сам он наполз на ее тело, прикрывая его от возможного выстрела. Жилистый, лысоватый старичок, лежащий на большой молодой женщине средь белого дня, под чужим автомобилем. Он прикрыл ее ноги своей большой сумкой. Подумал о том, что с собой у него нет никакого оружия. Главное — выждать время, решил он. В городе полно полиции, нам должны помочь.
— Оленька, тебе удобно? — спросил он у супруги. — Не волнуйся, теперь все будет хорошо. Какое хамство! Я их выведу на чистую воду.
Где-то вверху щебетали птицы, мимо прошел человек, шамкая подошвами по тротуару: шаги ни на миг не замедлялись. Сасси следил сквозь щель между корпусом автомобиля и асфальтом за перемещением ног пешеходов. Народу на улицах было немного, но те, кто там находились, судя по всему, двигались по своим делам. Ничего враждебного в воздухе не ощущалось. Он поднялся, протянул руку Ольге. Она поднялась: и книгу, и стульчик до сих пор не выпускала. Старик внимательно осмотрелся, стал отряхивать джинсы жены, небрежно смахнул пыль со своих брюк.
