Лизонька подтянула штаны, откатилась в угол, воплощая в себе насмешливость и обиду. Она села в углу и захихикала, щелкнув пальцами, но это получилось беззвучно. Эвелина говорила настолько громко и уверенно, что всем было слышно:
— Грабор, ты должен мне помочь. Он избил меня, Грабор. Я сегодня уже показывала. Все меня знают. Ты помнишь, когда мне про лошадь рассказывал? Это было в Белоруссии, да? Ты ведь человек чести? Он поднял на меня руку. Он любит каких-то гигантских крыс больше, чем меня. На нем креста нет. Он ходит по асфальту босиком. Он плохо пахнет. Он читает плохие журналы, самые плохие. Он играет на гитаре и плюется. В общем, он ужасный человек.
Грабор зарделся, стал играть мимикой лица.
— Я убью его, — сказал он. — Враг не пройдет. У тебя есть яд? Я знаю травы. Наши славянские травы.
ФРАГМЕНТ 51
Из спальни вышла Ребекка, полунагая. Все те же спортивные трусы, кофточка с открытым животом. Было заметно, что она только что встала с постели. Все у нее было хорошо, только вот слишком маленькие пальчики на руках и на ногах.
— Слушай, Эва, — ведь всем известно, зачем ты это делаешь. — Грабор посадил соседку себе на колено. — Я сейчас в обществе женщин. Предаюсь неге. Потом у меня сегодня отобрали автомобиль. Да, у меня был автомобиль. Мне грустно… А к Алексу у меня другой подход. — Грабор прогнал соседку, посадил ее рядом, обнял и иронично посмотрел на Лизоньку. Умница.
Колбаса настаивала:
— Уже все подтвердили. Он избил меня. Он фашист.
— Эвелина, твой муж — мудак. Я согласен. Ты в чем-то права. Но он изобрел вечный двигатель. Обрати внимание, вечный! Вечный! Его мысли хватит не на одно поколение ваших детей и внуков.
— Мне не нужен двигатель. — Эвелина всхлипнула. — Я больше не даю ему, Грабор. Я знаю, что такое любовь. Я могу тебе такое о нем рассказать… Он собирает порнографическое кино. Я уже все перепрятала. Он прячется от меня. Он жрет сырой картофель, чтобы испугать нас с Катей.
— Я не видел, как он тебя бил. Я не могу быть свидетелем.
— Я могу показать ссадины. Да что там… Он ненавидит всех вас.
— Очень зря, Эвелина. Мы его любим. За этим человеком — будущее мира. Ты тоже могла бы поучаствовать. Ты знаешь, что его отец — писатель. Он объяснил нам, как устроен этот враждебный мир. Я тоже пересматриваю свои позиции по еврейскому вопросу. Вся наша улица только об этом и говорит. Ты, как женщина, должна беречь и пестовать его талант. Мы поможем.
Грабор осмотрел девушек и мысленно перекрестился:
— Пингвин — шантажистка. Как ни верти — это видно по ее лицу. Она посадила своего мужа, ты знаешь об этом. Все об этом знают. Она теперь получила право на неприкосновенность, так? Поэтому она живет у тебя. Он не должен приближаться к ней на расстояние километра. Имей в виду, что то же самое происходит сейчас с твоим мужем. Когда он выйдет — он к тебе не сможет подойти, такой закон. Беда упала на твое жилище.
— Он не имеет права подходить даже к Кате… Я поэтому и звоню. Ты мог бы приютить его на время, когда он выйдет?
Барышни переглядывались, но в основном смотрели на пальцы ног друг у друга. Толстая проигрывала в этом педикюре, обратила на это внимание и ушла в ванную. Долгий житейский скрип города раскачивался над ними. У Ребекки вкусно пахли волосы. Грабору хотелось понять, в какие дебри человеческого сознания он попал, ему хотелось выгнать всех: все, что вокруг шевелилось. Все, что еще имело нахальство говорить и надеяться.
— Ко мне приехала жена, — сказал он без уверенности в правильном ответе. — Ко мне приехала жена и с нею вместе ее взрослая дочь. Они стесняют мои жилищные условия.
— Но ведь ты так его любишь: писатель, звездолет… Вы же друзья. Ну, Грабор…
— Эва, он мне сломал ногу. Искусал Василия Ивановича до полусмерти. Должен же быть всему этому предел… Жена у меня появилась, ты понимаешь? В моей жизни зажегся свет.
Колбаса крякнула, зло и победоносно.
— Ты сегодня искал у мужиков дешевые билеты до Сан-Франциско. Знаю я твоих жен. Помоги нам. Ведь он приближаться не может. Он — Поп, Попка, ты что, не понимаешь? Не можешь помочь священнослужителю?
Лизонька вышла из ванной — она никогда, по мнению Грабора, не совершала там телесных отправлений, а занималась лишь своей прической и маникюром. Хорошо, что у меня есть такая королева, подумал он, зажал рукой трубку и, передавая ее Лизоньке, сказал:
— Постарайся быть вежливой.
— Постараюсь. Чуть-чуть.
Толстая представилась голосом секретарши, внятно расспросила о происходящем. Непонятный свой ирландский крестик вновь выставила поверх майки. Разговаривая, она издавала иногда охающие звуки, подставляя собранную ладонь к краешку рта. Ребекка накрылась пледом, сделанным из спального мешка, трогала лица президентов и тихо смеялась.
— Я тоже не терплю насилия, — сказала Лиза. — На чье имя записана ваша квартира? Мне нравится, что вы платите вместе. У вас общий бюджет, нормально. Нет. Я не позволила бы себе иметь мужа, который бы меня бил. Нет, я стараюсь действовать согласно букве закона.
Она опустила трубку, зажав говорилку руками, укоризненно посмотрела на соседку, подозвала Грабора пальцем. Он подошел, сел на кухонный столик. Толстая продолжала с вежливостью, обретающей все большую твердость:
— По-моему, это вам с вашей квартиранткой нужно сваливать. Квартира записана на него. Это квартира Алекса, Алекса Бартенова, моего хорошего друга, если вы еще не знаете об этом. Он вернется туда и будет там жить. А вам, наверно, придется бродить на расстоянии в километр по улице. Среди крыс. Как вас зовут? Очень приятно. Так вот, Эвелина, насколько я понимаю, вы вышли замуж с особым цинизмом, не заплатив своему мужу ни копейки. Все, что такие, как вы, делают дальше, мне известно. Какой у вас номер беженства? Я позвоню в иммиграционную службу. Нет, ты скажи.
Грабор раскачивался на стуле и торжественно улыбался.
ФРАГМЕНТ 52
Утрату автомобиля обмывали без горести, в быстром темпе, причины торжества никто не помнил уже на втором тосте. Девушки расспрашивали Грабора о случае в аэропорту, интересовались его недавним и давним прошлым. Грабор отвечал скудно, к тому же ничего интересного в своей биографии не видел. Потом играли с высокопоставленными куклами, решили с ними фотографироваться. Переодевались и раздевались барышни легко, увлеченно себя демонстрировали, выдумывая разные эротические сочетания и ракурсы. Грабор отщелкал четыре пленки и по пути в постель открыл окна, чтобы выветрить запах конопли и перегара. Он удивился количеству пустых бутылок, выставленных в коридоре, — такие количества они могли отработать только с Большим Васом и его братьями. Как мы быстро сплотились, ухмыльнулся он.
ФРАГМЕНТ 53
Многодневная усталость, разбросанность, избыточность и театральность жизни последних дней все более располагали к чему-то простому; по крайней мере, нежному, человеческому. Животные ласки, это ведь именно человеческое: кошки не умеют гладить друг друга, у них нет такой гладкой кожи. Они свалились в постель, украшенные печальными улыбками, с плавностью падающего пуха, едва стоящие на ватных ногах. Разговаривать сил не было, их остатки уходили на то, чтобы раздеться и раздеть друг друга. С рассеянным любопытством Грабор освободил Ребекку от ее шорт, Толстая прижалась грудью к его спине и гладила бедра соседки.
