— Какая хорошенькая, — шептала она, будто хотела убедить в этом и себя, и Грабора.
Ребекка мурлыкала, Лизонька начинала рассказывать свои сказки; Грабору нравилось, что он летит, что он ничего не обязан делать, что все происходит само собой, что все правильно и старинно. Они следили друг за другом с беззащитной и щедрой ревностью, Грабор несколько раз поймал на себе блуждающий взгляд Лизы, она смотрела на них с Ребеккой, пытаясь увидеть в них себя с Грабором. Она незаметно, с тщательной нежностью подталкивала его к ней, пыталась управлять его руками, тянула свою грудь к губам девочки, плевала на ладошки и размазывала слюни по соскам. Ребекка стеснялась, испуганно косила на незнакомый член, ждала разрешения хозяйки, — та помогла им обоим, закатив глаза в мазохистской радости.
— Мальчик-мальчик, смотри, какая хорошенькая.
Женщины радовались своей непохожей похожести: Грабор подумал, что они наверняка знают лучше, чем он, что сейчас чувствует каждая из них. Разные формы бедер, грудей, порнографическая контрастность причесок: они отражались друг в друге, проходили друг друга насквозь перед тем как упасть головами на его живот, бормоча улыбчивую невнятицу. По-кошачьи изгибаясь, выпячиваясь перед Грабором и друг перед другом с наибольшим бесстыдством, они вряд ли верили в реальность происходящего, но чувствовали, что их одиночества больше нет: что их любят, жалеют, гладят. Дрожа и перекатываясь вместе с ними, Грабор понимал, что его мужское самодержавие тоже исчезло, что он включен в другую стихию, что и ласковость, и ленивость передались ему от этих двух одурманенных женщин. Их лица, глаза, улыбки вспыхивали матовым светом, становились особенно обворожительными в последние моменты секса, вот это и нужно фотографировать. Только это, ничего прочего. Грабор думал про негра-Джозефа, он хотел отомстить, он хотел отомстить ему своим счастьем.
Лизонька отъехала первая, ушла в аут и, уткнувшись лицом в подушку, нервно вздрагивала. Она не понимала, где и с кем сейчас находится, повторяла имя своей подруги Полы, о которой Грабор знал, что та несколько раз ей позировала и имела какие-то физические отклонения.
— Я вошла и увидела, что ты с Полой, — говорила она. — И я остановилась и долго-долго на вас смотрела… На вас смотрела… А потом подошла и закрыла тебе глаза руками. Слышишь, Грабор? Закрыла тебе глаза руками.
Она могла вспомнить умершего танцора, раздавленных младенцев, эту кровь, смерть, визг — с ней такое случалось в постели, но сегодня все обошлось.
Обслюнявленные, исцелованные, они поднялись часа через два, Лизонька вспомнила, что у них осталось еще по рюмке.
ФРАГМЕНТ 54
Они сидели на кухне, молчали, барышни улыбались победоносно и виновато. Михаил Сергеевич примостился возле торшера, и пыль старомодного электричества сыпалась ему на плешь. Ботинок с него кто-то снял и затерял в пространствах дома: хотелось верить, что не навсегда. Вообще первый президент становился все более красив и жалок, девки с ним уже наигрались, испачкали помадой. Буш лежал у футона, тоже свернулся младенцем. Было грустно. Грабор поднялся, пробормотав:
— Скоро победят республиканцы. Мы с Попом всё ждем-ждем. Откуда в вас столько похоти? Вы с луны свалились?
Никакой злости в нем не было, просто хотелось жрать. Он кинул взгляд на Ребекку, и ему показалось, что, несмотря на ее красоту, на лице ее сейчас держится какая-то засохшая корка, изящная корка вместо лица. Он разлюбил эту барышню на мгновение, пока Лизонька листала газеты. Уже рассвело, соседка отправилась в душ, не допив своего коньяка. Толстая села к Грабору поближе, он обнял ее, потрогал пальцем за кончик носа.
— Не напудрен, — сказал бесшумно.
— Зачем ты в нее кончил? — спросила она. — Я тебе не нравлюсь? Ты разлюбил меня?
— Тебе нужно внимательней следить за сюжетом.
— Ай, какая разница, — согласилась Толстяк. — Ведь ты со мной, да?
— С тобой, только с тобой. Ты хорошая девица.
Зазвонил телефон, на определителе высветился номер Алекса Бартенова. Грабор потянулся к трубке, но оказалось, что это опять Колбаса, просила занять пятьсот долларов.
— Давайте его выкупим до суда, — сказала она. — Нам все потом вернется. Ну хоть что-то человеческое в вас осталось?
— Нет, ничего не осталось, — правдиво отвечал Грабор. — Эва, ты мою жену прости, она просто ревнует. Никто тебя не заложит. Мы ведь тоже продали свою родину ни за грош.
Из душа вернулась Ребекка с полотенцем на голове, на ее подбородке похабно висела капелька зубной пасты. Грабор вытер ее салфеткой и поздравил девочку с добрым утром.
— У меня аллергия от чужой спермы, — девочка почти не шутила. Толстая встала, аккуратно положив газетные складни на стол.
Грабор обернулся, потянулся к ней, удивляясь, что мир настолько вдумчив и механичен.
— Нет у меня денег, я их сам не делаю, — промычал он в телефонную трубку. — Потом позвоню, — он засмотрелся на живот Лизоньки, освещенный поднимающимся солнцем. — Эва, приходи, — сказал он. — Приходи — поговорим. У меня тут много дел… много лишнего.
— Дай мне сигарету. — Лизонька потянулась рукой к пачке, но тут же ее отдернула. Глаза ее округлились и побелели, ее передернула ненависть.
— У меня менструация началась!
Она толкнула Грабора, прошла в ванную комнату. — Эй, вы слышите меня? — Она триумфально захохотала, вышла обратно в обнимку с полотенцем. — Вы понимаете меня, дети мои? У меня началась менструация! О Господи! Еще этого не хватало! Все вон отсюда.
Бека еще несколько секунд хранила доверчивую улыбку, пока Лизонька металась, мчалась, перемещалась, куря сигарету, потом притушила ее о нераскрытое окно. Она села на футон, схватилась руками за голову, ее макияж был окончательно размазан и выплакан. Она прицепила себе на бюстгальтер какой-то значок (Амако, Техас — что-то наподобие). Ее действия становились все нелепей и диче.
— Ты изменил мне, подонок, — сказала она рыдая. — Я так тебе верила. Ты обманул меня на целый месяц. Я хочу ребенка. Я хочу ребенка от тебя. Зачем она тебе нужна? Мы бы были так счастливы. Посмотри на нее: ни жопы, ни надежды… Как ты мог? Я тебе верила. Я хочу ребенка. Нашего ребенка. Сволочи.
Ребекка незаметно пробиралась к выходу, накинула чужую куртку, подумала, что за остальной одеждой можно вернуться завтра.
— Пындец кама-сутре, — сказал Грабор.
ФРАГМЕНТ 55
Скрип неведомых железных суставов раскачивался над их головой. Грабор увидел во сне осенний сад, раскинувшийся под окнами его усадьбы. Ему снилось, что он проснулся от треска веток где-то на улице, испугался, что к дому пробирается поджигатель, и побежал босиком по скрипучему, липкому полу к окошку. Он судорожно пытался вспомнить, какие виды оружия есть в его доме. Кухонные ножи? Молоток? Он вспомнил, что ему подарили деревянную полицейскую дубинку старого образца: кто-то из полицейских забыл ее у Эвелины дома, когда забирали Алекса. Он сорвал ее со стены, подбежал к окну и стал вглядываться в голую пестроту садового ландшафта. Сад оказался просторным, почти бескрайним, облетевшие деревья были одинаковы, но формами стволов напоминали о растительном многообразии. Несколько невзрачных гипсовых скульптур виднелось в глубине аллей, картину портил целлофановый пакет, висящий высоко в ветках недальнего клена, и чьи-то старые кроссовки, скрученные шнурками и заброшенные на провод электропередачи. Грабор не мог вспомнить, с каких пор стал владеть таким огромным домом и садом, но его это не расстраивало: в саду кто-то рыскал, какой-то враг. Пожилая женщина в разорванных одеждах бродила по дорожкам его сада: она нарочно сходила на обочину и обламывала ветки своим, видимо, очень сильным корпусом. Она перемещалась быстро, но какими-то восьмерками, — разглядеть ее удалось не скоро. Он не осмеливался кричать, чтобы не разбудить Лизу. Он ждал, когда враг приблизится к дому. Странные одежды, похожие на обмотки мумии, плотный серый платок, обтягивающий ее маленькую головку. Грабор закричал только тогда, когда она появилась под окнами. Она подняла свое лицо не сразу, но когда подняла, Грабор увидел, насколько оно вызывающе ужасно. На плоском, пергаментном фоне идеально овальной формы размещалось четыре одинаковых по размеру дыры, изображающих глаза, нос и рот соответственно. Судя по их качеству, дыры были прожжены на этом лице раскаленным железным костылем или чем-то наподобие этого; следы огня еще не остыли и опоясывали органы ее чувств кольцами из волдырей в черной грязи. Она улыбнулась, издала протяжный и насмешливый звук, когда Грабор начал махать на нее полицейской дубиной в своем комедийном порыве. Он закричал, пригрозил, что спустится вниз, — и старуха быстрым шагом исчезла из поля зрения, только шаркнула напоследок по кустам лохмотьями.
