— Откроем шампанское. Давайте откроем шампанское.
Лизонька повернулась, в глазах ее горело торжественное сияние.
— Давайте для начала положим шампанское в холодильник!
ФРАГМЕНТ 70
Позвонила Берта. Голос довольный, умиротворенный. Грабор знал, что у нее есть хороший рыжий любовник, но не боялся потерять ее расположения.
— Эти шкуры тебя вычислят. Я вижу. Я сама была такою триста лет тому назад. Ха-ха-ха. Гони их в шею. Я знаю остров в Карибском море, военная база, ни души. И пляжи, пляжи… Мой уехал. Полетели… Меня пропустят.
— Пожалей их. Они слабые существа.
— Что? Я сейчас брошу трубку.
Грабор знал, что фальшивит, но пытался соблюдать ритуалы. Он вспомнил историю, которую Берта рассказывала ему когда-то, в первые дни знакомства.
— Про Уругвай. Все начнется сначала.
— Наконец-то, — ей не нравились проявления чувств.
— Я могу рассказать сам, — сказал Грабор. — Я еще не совсем пропил свою память. Слушай. Это вот так. Налить, что ли? С этого начинаются взаимоотношения.
— Взаимо-что?
— Взаимо-всё. Вспомни мозгом, как ты была девочкой. Все было так. Командир подлодки узнает о капитуляции Германии. Они на юге Атлантики. Они фашисты. Как человек чести, он выстраивает экипаж, предлагает сложить оружие. Они всплывают и подходят к какой-то зачуханной гавани в Уругвае.
— Это почти так, почти так, — оборвала его Берта. — Грабор, ты не любишь своих девок, у тебя что-то чешется, да? Это история моей жизни. Ты меня не запутаешь.
— Там туман, тропики, край света. Гулкое такое утро, часов пять утра. А моряки решительные, трагические. «Я никогда не пила, сейчас выпью» — скажи так. Скажи «привяжи меня за руки». Скажи «это лучшие мгновения моей жизни». Дело нации проиграно, на глазах слезы, стоят-играют скулами, застегивают мундиры — все по первому сроку. Ты знаешь, как это по первому сроку? По-русски так, как по-немецки? Потом построение на верхней палубе, торжественный спуск флага. У вас тоже красный флаг?
— Нет.
— Плевать. Они входят в гавань, торжественно входят в гавань, а там одни рыбацкие лодочки. Народу ни хрена нет: стоят, икают, вздрагивают. Тыбы-дым, тыбы-дым. Деревня вымершая, спящая. Непонятно, чего ждать. Все равно ждут. И вот немцы швартуются и тоже ждут, когда их возьмут в плен. Серьезные до тошноты. Стоят, смотрят вдаль. Мяучат чайки, пыль летает, непрочитанные газеты. Они долго ждут. Хоть начальника гарнизона, хоть самого завалящего офицера. А там на всю страну несколько пьяных полицейских.
— Не упрощай, это серьезная история.
— Я плачу. Они стоят час, два. К пристани стекается народ, мулаты, индейцы, китайцы. Смеются, тычут пальцами. Зоопарк, Берта, сплошной зоопарк. И туман, и запах прелого леса. И уже открываются пивные. И потрескивает танго на патефонах. И, в общем, дело ясное. Гитлер мертв. И убил его Эйзенхауэр, что поделаешь? И Вайсберг объявляет окончание войны, полную расслабуху. Слово офицера.
— Его звали Вайсбурд. Что ты несешь?
— Я признаюсь в любви, — сказал Грабор и высморкался. — Матросы выходят в город. Расстегивают воротнички, засучивают рукава, бросают шмайсеры в воду, кто-то так и гуляет. Вайс не снимает кортика до расстрела. А остальные разбредаются, кто группами, кто в одиночку, идут знакомиться с населением. И оборванные ребятишки бегут по улицам и кричат: «Немцы идут! немцы идут! они идут жениться!» А немцы идут и виновато улыбаются. Ну и всё.
— И я потом родилась, — добавила Берта снисходительно. — Ха-ха-ха. Приезжай в гости, Грабор.
ФРАГМЕНТ 71
Они стояли у железных перил городского пирса, всматриваясь в огни каменных нагромождений противоположного берега. Вырезанный в небе трепещущий от дуновения ветра контур последнего великого города втягивал своими порами в глубину своего бессердечия потоки удивленных дикарских душ. Перегар сладострастной водки и младенческой марихуаны, эта последняя защита от пресности поцелуя после рабочего дня, пытались хоть на несколько часов заставить забыть о чужом превосходстве. Манхеттен отражался скрижальными огнями в водах кругосветной реки и растекался в ней радужными нефтяными пятнами. Он падал в эту воду и, увлекая за собой растягивающийся в волнах овал луны, неуклонно сдвигался к востоку вместе с течением Гудзона. Распределенные в беззвучном аккорде прямоугольные отростки волнорезов с причалами, ресторанчиками, музеями, гуляками, черными педерастами, копошащимися во тьме на сорок втором пирсе, пытались замедлить это сползание, но в ответ обрастали волокнами водорослей и размокших газет. На берегу Форта Брэгга тоже пахло тиной увядания, деревянно стучали яхты, размеренно и легко ударяясь друг о друга крашеными боками; проходили мимо свадебные теплоходы, роняя обрывки вальсирующей музыки.
Рыбак в черной цигейковой шапке дернул спиннинг и, небрежно выкрутив катушку, вытянул из воды угря, извивающегося в свете уличной лампы. Он провел ладонью по его маслянистому телу, сжал змеиную голову рыбы и с точностью сапожника вынул крючок из ее бесчувственной глотки. Лизонька поспешила к нему, но он уже успел швырнуть рыбу обратно в реку. Обыкновенный рыболовецкий человек, ушедший от семьи об этой семье подумать: почему-то и Лизе, и Грабору хотелось поговорить с кем-нибудь совсем им незнакомым, представиться другими людьми, почувствовать себя в чужой шкуре. На них опустился покой после долгого чахоточного смеха. Они заговорили о диетическом питании, разумно и медлительно приводя доводы в его пользу, и Грабор вспомнил вкус вареного аспарагуса, брюссельской капусты и неочищенного риса. Они вели разговор с полной серьезностью, инстинктивно оставив наивное коварство своих национальных характеров. Им начинало казаться, что мужчина начинает прислушиваться к их доводам, сколько бы он ни повторял, что «автомобиль без бензина двигаться не может».
— Вы не знаете, как пройти на 127-ую Варик-стрит? — неожиданно спросил Грабор. Он озирался и не мог сообразить, где они сейчас находятся. Он спрашивал мужика, как ему дойти до своего собственного дома.
Лизонька поняла, что он не выдуривается. Он и раньше говорил ей, что не отдает себе отчета даже в том, что уже давным-давно живет в другой стране, на обратной стороне земного шара. Мир по другую сторону океана стал для него телевизионной фантазией безнадежности. Он был из тех людей, которые могут забыть собственный адрес и место своего рождения. Шум низко пролетевшего вертолета расшевелил затмение его мозга.
— Не пугай меня, мальчик. Или это опять твои шуточки?
— Я рекламирую нашу хату, — придумал он. — Пусть все знают и обходят ее стороной.
Стало еще темнее; вода, чавкая, пережевывала россыпи гальки; в городе длился его неиссякаемый товарообмен. Лизонька не любила ходить на дискотеки.
— Ты знаешь, у моей бабушки нет даже телефона.
— Но ведь она находит другие средства связи, — улыбнулся он.
