— Здравствуйте, — сказала Лизонька дружелюбно. — Я тоже дама.
— Вы не дама, — оборвала Толстяка женщина. — Вы проститутка. В Калифорнии все проститутки. В Нью-Йорке — дамы, в Калифорнии — проститутки. Так говорил мой муж. Он был жесток, но знал толк в женщинах. Смотрите, это его пальцы. Смотрите, смотрите. — Она раздвинула пушистые створки халатика, ничего, кроме бретелек лифчика и цепочки с золотым крестом правильной формы, видно не было. — Это мой муж, — повторила она. — Вот вы сколько времени женаты?
— Мы блядуем, — ответил Грабор. — На нас креста нет.
— Не лгите мне. Вы — вор. Вы воруете на международных линиях. Я знаю. Кредитные карточки проверяют при посадке. Вы покупаете часы на просроченные ворованные кредитные карточки. Вы покупаете их чемоданами. Командир самолета заключает брачные соглашения. Даже на корабле. Даже на воздушном корабле. Вы смотрели «Титаник»? Вот это женитьба, такую женитьбу я понимаю. Я понимаю ваш жаргон. Я знаю, зачем живу. Но зачем фотографироваться голыми? Зачем голыми? Вы думаете, вас никто голыми не видел? Это даром никому не нужно. Это унизительно. Это унизительно для женщины. И потом все смотрят, обсуждают. Я хожу в солярий. Это смерть.
Женщина понравилась всем, но выпить было нечего. Грабор встал и на всякий случай включил кран на кухне.
— Только этого не надо. Вот этого не надо, — сказала она утомленно и села на футон с красным матрасом. Ей показалось жестко, и она тут же вскочила опять.
— Как можно фотографироваться голыми? — Мудрость начала появляться в ее глазах. — Я все понимаю. Самоутверждение, трудный возраст. Черные Пантеры. Через тернии к звездам. Это же мародерство какое-то. Вы же всё продадите, всё это унижение. Всю эту гадость, ложь, красоту… Красоту моих девочек…
Наконец она осмотрелась и увидела господ Буша и Горбачева, сидящих в обнимку на книжном шкафу. Она тут же отвернулась, замолчала, ее лицо сделалось отточенней и красивее. Она сняла очки.
ФРАГМЕНТ 81
— Мама, я пошутила, — пробудилась Ребекка. — Зря вы так. Я устроюсь на работу. Мы ездили сегодня на кладбище.
Женщина растерянно повела головой.
— Правда? — она потрогала левую грудь щепотью ногтистых пальцев. — Все равно идеала нет. Даже в тебе, Бия. Ты красавица, но не идеал. Не абсолют. Зачем фотографироваться голыми? Восемь лет, восемь лет уже. Ты ее любишь? Вы должны любить друг друга. Это твоя сестра. Что я говорю? Кому я говорю? Помиритесь сегодня же. Девочки, я рожу вас обратно. — Она вспомнила новое. — Кто взял машину? Бия, это уже другой вопрос. Кто взял машину? Звонил Майкл, он весь день на такси, на автобусе… Он любит тебя, он честный человек. Как ты можешь? Можно воспользоваться вашей туалетной комнатой?
ФРАГМЕНТ 82
Войдя в туалет, женщина коротко вскрикнула, вернулась обратно на красный матрас и сказала безразлично.
— Там лежит мужчина… Незнакомый мужчина. Бия, пошли домой. — Она смотрела по сторонам каким-то прокаженным взглядом. Показала пальцем на президентов. — Я знала, что вы таскаете мертвецов. Живых мертвецов. Он тоже мертвый. Бесстыдники.
Грабор перепрыгнул через Лизоньку, двумя гигантскими шагами достиг сортира. Вскоре там потекла вода и невнятная речь.
Бека прижалась к матери, уходить она не хотела.
— Нет идеала, — опять повторила дама. — Никто не может быть идеальным мужчиной. Даже ваш Ленин болел сифилисом.
Хивук вышел на публику свежим, как живая рыба, поздоровался со всеми, правильно называя по именам. Когда соседи удалились, сказал:
— Снайперы. Ребята, извините меня. Каждый жить хочет. Я ничего другого не мог придумать. С ними разберутся. Меня Алекс научил по лестницам. Хочешь, расскажу что. С Мишел больше не здоровайся.
— А с кем здороваться?
— Она больше у меня не работает. Хочешь дело? Давай вместе. Арендуем машину, Фрид стряпает документы: и на паром, на родину. Он хорошо сечет в компьютерах. Что вы заладили про эти кредитки? Неблагодарная работа. И вообще, из шоу-бизнеса я удаляюсь. К черту стриптиз, что я, мальчик? Можно я переночую у вас, у меня полно других неприятностей.
ФРАГМЕНТ 83
Поп зашел недели через три после Лизонькиного отъезда. Счастливый, обвешанный маленькими сумочками из искусственной кожи, с найденным на улице мобильным телефоном, засунутым за ремень.
— Нет прощения, — сказал он. — Твоя-то уехала?
Было жарко, бездейственно, Грабор жил сообщениями с балканского фронта, которые слышал по телевизору в пивных, и телефонными разговорами. Он отключал телефон, когда понимал, что Толстая совсем плоха, и включал его снова, понимая, что и сам плох без ее голоса. Они разговаривали бесконечно, Лизонька попала в госпиталь, звонила из госпиталя. Она все чаще плакала о погибших младенцах, все чаще вспоминала имя их усопшего отца. Потом умер и ее отец, но о нем она плакала сдержанней. Они выпили за упокой и опять закончили вздохами с разных концов материка. О матери она ничего не говорила, но беспокоилась за бабушку. Бабка в это время года не пела, они ждали ее песен. Грабору хотелось утешить Лизоньку, ему всегда хотелось ее утешить.
— Я люблю тебя, — говорил он. — Слава Богу, что мы живы. Знаешь, кто у меня в гостях?
— Догадываюсь.
Бартенов ерзал на табуретке, он принес рисунки и схемы, завернутые в местную русскоязычную газету. Он был почему-то трезвым, наверно, не было денег.
— Я это… энциклопедию нашел, — сказал он, трогая локоны. — Нет прощения… Там есть про опоссумов. Они добрые. Когда им страшно, делают вид, что умерли. Хивук магазин закрывает. Его скоро посадят или убьют. Я наблюдательный. Смотри, я нарисовал кое-что. Пока схематично, но потом…
Грабор, содрогаясь, посмотрел на чертежи тарантула с механической точки зрения. Страшный жук шел по пустыне на стальных костылях и был размером с гору. В каждый из его суставов были ввинчены блестящие болты, хитиновый покров походил на пуленепробиваемую жесть.
— Леонардо, — сказал Граб. — Я всегда чувствовал в тебе эту силу.
Батюшка хихикнул, забрал свой чертеж обратно в газету и потом, выставив локти на стол, сказал:
— А Колбаса-то: вот она! — он перекрестил пальцы на обеих руках по двое в виде решетки и уставился на Грабора многозначительно. — Вот она! — повторил он, тыча в нос Грабору свою решеточку. — Попалась! — Он расхохотался в самом простодушном изъявлении. — Вот и ее схватили. Будет знать. — Он заплакал, склонив голову над левым своим плечом. — Я все равно люблю ее. Сколько можно нас мучить?
Оказалось, что Эвелину остановили в русском районе Бруклина после празднования Первого мая: превысила скорость, была слегка навеселе. Жандармы отобрали навсегда ее машину и американскую мечту. Саму посадили в изолятор с черными проститутками. Ей удалось позвонить кому-то из девушек, они уже собирали спасательную бригаду.
