Адам с Грабором вышли на балкон. Эва отвела Лизоньку показать спальную:
— Мы у Стасика ляжем втроем, вы у нас.
— Завтра ты увидишь горы, — повторил Оласкорунский, ему до сих пор нравилось, что его назвали папочкой. Потом заговорил тише. — Мы действительно нужны друг другу. Устроил ее на курсы, не век же домохозяйкой. Договорились, что я буду заниматься с мальчиком. Хорошо, что вы приехали.
— Я счастлив, — ответил Грабор. — У меня свинья в багажнике лежит.
ФРАГМЕНТ 22
Лизонька стояла на втором этаже, у окна в спальне. Грабор удивился, увидев ее стоящей к нему спиною голой: обычно она стеснялась своего низа. Тело ее светилось в темноте, издалека ее можно было принять за первобытную скульптуру или за снежную бабу. Она смотрела на небо. Когда Грабор подошел к ней и обнял ее за бедра, он заметил, что, кроме звезд внизу, над склоном мелькают, вспыхивают и гаснут светящиеся жуки. Она вздохнула и потянулась к нему задницей.
— Зачем ты надела туфли?
— Тебе не нравится? — Она попыталась сбросить их, шаркнув нога об ногу, и тут же застонала, кусая лепестки синтетических цветов на подоконнике.
— Ребенок услышит, — прошептал Грабор и зажал ей рот левой рукой.
Она вырвалась, крутнув головой, и застонала еще громче.
— Я хочу, чтобы слышал. Я хочу, чтобы он проснулся, открыл дверь и смотрел на нас. Не останавливайся. Я хочу, чтобы он долго-долго смотрел, чтобы ему было страшно. Чтобы я смотрела на звезды, а он смотрел на меня.
Она кончила и со скрипом увлекла Грабора на кровать; больше не кричала, а лишь с необъяснимым трудолюбием терлась о его член грудью.
Грабор стеснялся обстановки, боялся ее огромных наманикюренных ногтей. Она настояла на своем, выдрочила, успокоилась:
— Вот теперь я люблю тебя. Теперь мы дома.
— Ребенок спит…
Толстая посмотрела на него зло, презрительно.
— Это ему на десерт. — Потом спросила: — А ты вообще для чего живешь, Грабор?
— Для того, чтобы обслуживать дам в области рта.
Он встал с постели, оделся, сказал, что пошел покурить.
— Кинь мне полотенце, пожалуйста.
ФРАГМЕНТ 23
Грабор спустился в залу. Оказывается, Эва еще не ложилась, сидела за прибранным столом и разговаривала по телефону. Он сел рядом, улыбнулся, увидев, что она тоже играет с полузасохшим кальмаром, заставляя его маршировать по столу. Она заканчивала разговор, и Грабор решил, что не мешает ей своим присутствием.
— Выпьем? — спросил он, когда она положила трубку.
— Вот сейчас-то и выпьем, — сказала она, гриппозно блестя глазами. — Вы так звучите! Запишу на магнитофон.
— Извини, — пожал плечами Грабор. — Я не хотел.
— Плевать. Надо хоть как-нибудь наполнить этот дом жизнью. И вообще у меня проблема с отцом. Наливай. — Она принесла два тяжелых квадратных стакана. — Я буду с тоником… Только ничего не спрашивай. Он попросил одолжить меня три тысячи.
Грабор округлил глаза.
— Он развелся со своей женой и теперь торчит в Италии с какой-то сучкой. Собирается зарегистрировать отношения.
— У тебя будет молодая мама.
Эва была дочерью крупного промышленника, о котором Грабор когда-то читал в журнале. Ее бывший муж работал с ним вместе и, на чем-то обломавшись, отправил жену в Калифорнию, в заранее приготовленный дом. Оласкорунский работал у них по хозяйственной части, поддерживал порядок. Эва приехала с теннисной ракеткой, зубной щеткой и ребенком. Считалось, что она пробудет здесь месяц. Потом дела отца и мужа ухудшились, за ней никто не приехал, только пересылали деньги. Оласкорунский несколько недель вел себя бесполо, но на какой-то праздник они напились, и все стало, как сейчас. Эва вычислила по телефону любовницу мужа, живущую с ним в Париже. После чего хладнокровно развелась.
— Только Адаму ничего не говори, — сказала она. — У Адама дела стали лучше. Надо, чтоб еще лучше.
— Образуется, — сказал Грабор. — Когда-нибудь должно.
— У меня образуется, у отца образуется, а когда вот у тебя образуется, дурак беззубый? Ты дошел до ручки. Она проститутка? Я, кажется, наговорила ей сегодня много лишнего.
— Разве не видно? — удивился Грабор.
— В этом мире никогда ничего не видно. Вы давно знакомы?
— Я собираюсь жениться. Слышала, как она воет?
— Хорошая партия.
— Мне больше ничего не надо. Ты будь осторожней с нею, у нее было страшное, у нее дети погибли… Она совсем озверела с тех пор.
— Через пару лет и ты отбросишь коньки.
— Посмотри на свою руку. Головой не ушиблась? Шумахер сошел с ума.
— Я пересажу кожу.
— С какого места?
— Что ты делаешь? Не лезь. Я к тебе равнодушна.
— Я стану счастливым, потом все остальные.
— Ты хочешь меня осчастливить? Ты много пьешь.
Грабор убрал руки с ее ляжек. Эва встала из-за стола, чтобы выкинуть опротивевшего ей кальмара. Грабор поднялся тоже, обнял ее, прижав к стене. Совсем другая, гладкая, если не лапаешь девок — забываешь, зачем живешь, подумал он.
— Что ты делаешь? Не дури. Отправлю в обезьянник.
ФРАГМЕНТ 24
Грабор проснулся от пения птиц, скрежещущих, пиликающих, свистящих. Где-то вдалеке раздавался стук молотка по деревяшке, трудовой, ритмизованный, будто кто-то выстукивает марш. Музыка радиопередач мешалась с криками соседей, разговаривающих по телефону. Изредка прошаркивал автомобиль, лишь подчеркивая размеренность пригородной жизни.
Грабор подошел к окну посмотреть на горы. Их дом, оказывается, находился на вершине склона, и местность вокруг просматривалась на десятки миль. В долине виднелось несколько невзрачных построек, парковка и баскетбольная площадка, на которой неторопливо передвигалось несколько подростков разного роста и цвета кожи. Далее в просветах между пальмами и какими-то хвойными растениями виднелся город, переходящий в синеву гор под живыми шевелящимися облаками. Субтропические запахи напоминали о каникулах на теплом море. Грабор подумал, что они выбрали хорошее место для встречи Нового года. Он посмотрел на телевизионных девиц, делающих спортивные упражнения на пляже, и спустился вниз.
— Не смотрел телика сто лет, — сказал он. — Удивительная роскошь. Такие девки.
Оласкорунский стоял на кухне и тонко резал сыр на досочке специальным прибором. Пахло кофе и одеколоном. На салфетке лежало несколько пирожных разной конфигурации: заварные, бисквитные с черникой, узорчато-кремовые с вишнями и мармеладом.
— Тебе эспрессо или капуччино? — спросил Адам. — Мы тут разжились кофейной машиной. Видел такую?
