— Мужики, а память крови существует? — спросил Грабор.
— В смысле?
— Я слышал одну песенку несколько раз, старую песенку. Будто в городке у кого-то играет пластинка. Вышел ночью, старался запомнить слова, я точно слов не знаю. Бродил от окошка к окошку, только потом понял, что она у меня в голове.
— Слова выучил?
— Почти все.
— Допился. Полезная вещь.
Другого ответа Грабор не ожидал. Он подумал, что многое происходящее с ним, как ни странно, связано с ощущением внутренней гармонии, которая установилась в его душе за последнее время. Его окружение, образ жизни, даже драки и видения казались ему нормальными — они были явлениями одного порядка; из-за этого самые абсурдные сны уже не были так абсурдны.
— Как пишется слово «гимн»? — спросил младший Лопатин. — Г-И-М? — Он перевернул листок с расписанной пулей и что-то черкал, неловко держа карандаш пролетарскими пальцами.
— Ты на каком языке пишешь? — Хивук успел погрузиться в полусонное состояние, часто сморкался.
— Решил написать наш «гим». Заработаем. Жизнь должна быть стильной. Вот Дима, например, уехал во Флориду.
— Самый стиль в Алабаме, — вспомнил Грабор. — Мне нравится сам корень — «бам». Я там не был, но чутье подсказывает. Мне неохота идти домой. Василий Иванович, давай писать диктант. Будем играть в школу.
Большой Василий недоверчиво посмотрел на Грабора.
— Для смеха… Письма для Марианны без ошибок.
Хивук поскрипел половицами в прихожей и растворился. Долго искали чистую бумагу. Наконец приготовились, склонившись у трех свечей. Грабор начал:
— Алекс Бартенов попал в Соединенные Штаты Америки в возрасте четырех лет. Его отец, Анатолий Трифонович, уклоняясь от уголовной ответственности по статье 93-прим, получил статус беженца, как преследуемый за свободу слова и вероисповедания. Переехав, купил дом в небольшом поселке в Ап-Стейте, Нью-Йорк.
— Это плохая статья, — заметил Василий. — От восьми до пятнадцати с конфискацией имущества. Могли расстрелять.
Было заметно, что тема всех устраивает и смешит.
— Жили бедно, в основном на пособие, получаемое от американского правительства, и на деньги, выручаемые его матушкой Клавдией пошивом одежды. Отец открыл собственную типографию и стал издавать книги, открывающие людям глаза на действительную сущность еврейства. Эта деятельность достатка Бартеновым не принесла. Одним из промыслов семьи стали разборка и снос старых амбаров, которые в то время оставались во множестве в этой обнищавшей части штата…
Грабор с удивлением следил за тем, с какой прилежностью большие люди выводят буквы: еще один невероятный сон, нежный образ.
— Специальностью Анатолия Трифоновича стало выдергивание ржавых гвоздей из досок разобранных или снесенных трактором сараев. Мальчики водили грузовик, умели работать пилой, топором. Первое разочарование постигло Анатолия Трифоновича, когда его старший сын Евгений ушел из дома с девушкой африканского происхождения. Младший, Алекс, был сдан в школу при местном православном монастыре.
— Давай сгоняем в «туннель» за водкой, — сказал Большой Вас.
Грабор продолжил:
— Но и здесь надежды отца не оправдались. Через полгода Алекс исключен за злоупотребление водкой и марихуаной. В поисках удачи он отправляется в большой город, где находит работу в русском продовольственном магазине, женится на девушке, она старше его на четырнадцать лет. Но в браке он не обретает счастья, Эвелина его не любит. Мучимый ревностью, он ввязывается в драку и впервые в своей жизни попадает за решетку в возрасте двадцати пяти лет. Идет второй день бомбежек Белграда, мир рукоплещет насилию. Второй день мы сидим в стане врагов, а не у себя дома.
— Белград-то зачем?
— Исторический фон.
— Проверяй ошибки.
Топчась в прихожей, Грабор почувствовал, что во время драки сильно подвернул себе ногу, расстроился. Василий задумчиво пробормотал, что Поп сейчас и впрямь сидит в клетке.
— Там холодно. Они мне нарочно кондиционер включили. — Василий выбросил вперед руку, как оратор. — Говорят: русский? хоккеист? Вот и посиди. Я придумал забить его мокрой туалетной бумагой. Меня зауважали. Средняя школа, ха-ха-ха.
— Умка на Севере, — придумал Грабор название случившемуся. Он никогда не спрашивал у Василия, сколько раз тот бывал за решеткой. Зачем знать лишнее друг о друге?
ФРАГМЕНТ 9
Очередь в Силли-Лилли растянулась на весь квартал вдоль Пятой авеню: русские молодые мужчины до сорока лет, некоторые с подругами. Снегопад не прекращался, люди промокли, замерзли, но продолжали стоять вдоль тротуара с нездоровым терпением.
— Сегодня в клубе будут танцы, все будут модные, как иностранцы, — сказал молодой подонок со стальной подвеской под носом.
В помещение еще не запускали. Устроители не знали, что делать с наплывом публики. Клуб был рассчитан человек на двести пятьдесят, желающих оказалось в два раза больше.
Стальная подвеска вернулся, сообщил, медленно выговаривая слова:
— Будут шманать на оружие. На оружие и спиртное.
В его важности было что-то неприятное.
— Это таких как ты будут шманать, фэгот, — сказал ему Большой Василий. — У нас там все схвачено.
Лопатин был при галстуке и круглых без диоптрий очках. Считалось, что это защитные стекла для работы с компьютером. Василий надевал их, если шел устраиваться на работу или хотел произвести впечатление. Поработали в толчее плечами, Василий держался за оправу очков обеими руками. Платить нужно было на входе. Поворчали, не желая сдавать пальто, но в конце концов согласились, беззлобно обматерив гардеробщика. Представление наверху еще не началось, на маленький красный купон, полученный у вахтера, полагался дринк: дринк оказался розового цвета и сладкий. Разбалтывая ледышки в стакане, Грабор направился в людские скопления в надежде встретить модную девушку или кого-нибудь из приятелей. Вокруг преобладала бруклинская молодежь, говорили в основном о компьютерах и банях. Попался Хивук с двумя большими фотоаппаратами на животе.
— Устроился фотографом. Был в раздевалке, — сказал он.
— Поехали в Атлантик-сити, — пробормотал Грабор, но тот уже забрался на подиум. Он часто приседал в поисках ракурса.
Клуб состоял из двух ярусов, барная стойка в нижнем этаже была длинной настолько, что из ее половины сделали помост для предстоящего шоу: положили доски, украшенные зелеными коврами, набросали на ковры кусочки разноцветной фольги. Девицы переодевались в просторном подсобном помещении у туалета, доступ туда был перекрыт. Далее они скрипуче шли по доскам вдоль бара мимо бутылок и поднимались на пятачок сцены. Действие уже началось, когда Грабор наконец отыскал в толпе Берту. Он стоял наверху, облокотясь на перила, вместе с несколькими бугаями из Джерси, — она появилась у стойки, в длинном красном платье и красных туфлях, которые они покупали неделю назад. Высокая, коротко стриженная, с бокалом в одной руке и с бесконечно длинной сигаретой в другой. Спускаться к ней было неразумно, она была занята, а Грабору хотелось поглазеть на девок.
