Он повстречал приятного знакомого человека.
— О!
— Как дела? Только внешне, пожалуйста, — Володя Фрид улыбнулся, его губ было почти не видно из-за широкой седой бороды. В молодости он работал Дедом Морозом.
В ответ Грабор заговорил сюжетами давней беседы:
— Когда едешь на лошади, приподнимай задницу на ее левом шаге. Седло бессмысленно. Совершенно не нужно. Мешает и лошади и тебе. Володя, зачем тебе седло?
— Без седла? Как это? — Фрид принял кратковременную позу, поставил локоть на перила и начал шебуршить в кармане пиджака.
— Ты можешь выбрать и правую ногу. Главное, чтобы лошадь не устала. Все зависит от ее привычек.
По залу внизу прокатился вздох предпраздничного возбуждения.
— Я не могу без седла, — кремнисто сказал Фрид. — Я привык. Это эстетично, удобно, это внушает чувство уверенности за каждый шаг. Седло вкусно пахнет. Оно мягко. К тому же, лошадь всегда устает и в один прекрасный день умирает.
Он вдернул руку в бороду, подумал о своих красивых ногах: у него были короткие красивые ноги пожилого мужчины в джинсовых брюках. Он вытянул длинную красную нитку, вьющуюся у него из кармана пиджака, кивнул головой, когда Грабор слово за словом стал наматывать ее на картонку клубных спичек.
— Ты печатаешь поддельные тайтлы на японские автомобили, — Грабор сделал несколько оборотов нитки. — Япония, там поют бумажные птицы. Там японский бог живет. — Сделал еще один оборот нитки. — Я очень люблю тебя. Ту баро шэро. Бибалдо.
Грабор умилительно смотрел на старого приятеля и сматывал его пряжу в клубочек.
— У тебя красивые ноги, — сказал Фрид. — Они устали. Я это где-то читал. Такое пишут на пальцах. С каких пор ты полюбил лошадей? Ты ведь ничего об этом не знаешь. Самое трудное, между прочим, рысь и шаг. Согласно твоему национальному характеру ты должен любить галоп. Это просто, как в кадиллаке. Сел и поехал. И вообще прекрати свои антисемитские выходки.
— У меня нет автомобиля.
Фрид следил за движениями пальцев Грабора.
— Ты знаешь, что твоего приятеля остановили за пьянство второй раз? Его лишили прав. Теперь навсегда лишили.
— Какого еще приятеля?
— Ты знаешь какого. Вы в своем магазине все знаете. Вы не знаете, что он после этого сделал. Такую хрень только ты мог посоветовать.
— Кто же еще… — Граб удивился, но продолжал свое рукоделие.
— Ему кто-то сказал, что первую неделю документация хранится в суде и в компьютер не заносится. Он пошел и поджег судебное здание… У него такой же, как у тебя, отвратительный характер. Все бы сошло с рук, если бы не бахвалился на работе. Вы, кацапы, хвастливые людишки, а здесь любят закон. Теперь живет на Украине, под чужой фамилией. Что мне делать с вами?
Клубок закончился, наружу выполз кончик красного нешерстяного волокна.
— Фрид, ты совсем распустился.
Грабор положил нитки себе в карман и вернул смотку Володе.
— Когда вставишь зубы?
ФРАГМЕНТ 10
Девицы стали появляться под надтреснутые фрагменты Пиаф и Каас. Красивые, как стога в тумане; от них веяло родным, свободным, хотелось отвести глаза… Наше будущее в капюшонах и шляпках. Разного роста, телосложения, цвета и расклада волос: они появлялись по одной, не давая возможности перемешать их в мозгу в кашу из напудренных грудей и ляжек. Они проходили по сцене насколько возможно царственно, поворачивались спиной… Белье было обыкновенным: что-то удалось арендовать, часть дала Берта, многие пришли со своим. Было несколько профессиональных выходов.
— Вот эту тварь они называют Мерлин Монро, — комментировал Фрид происходящее. — Снималась в рекламе на русском телевидении.
— Во, смотри какая. Малолетка? Любишь малолеток?
— Я не Гулливер.
— А я Гулливер.
— А что у тебя с этой бандершей. Любовь? Имей в виду, у нее трое детей.
Хивук шнырял, привставал на колено, щелкал затворами. Грабор увидел внизу у стойки его подругу Мишел, она о чем-то спорила с Бертой.
Когда он спустился, Мишел уже была на сцене, по публике прошел гул растягивающегося аккордеона. Двигалась Мишел стремительно, грациозно, в султане из крашеных страусовых перьев, в прозрачной накидке, украшенной кусочками меха и кружевами. Доминиканка, мулатка, шоколад со сливками: она оказалась примой этого вечера. В завершение номера она сдернула свой плащ и, размотав его у себя над головой, бросила его в зал. Потом так же легко расстегнула бюстгальтер и вывалила наружу грудь, едва прикрывая соски скрещенными руками. Оттянула бикини и потрясла перед публикой небольшого размера мужском членом: вполне нормальным детородным органом. Через секунду ее, басовито хохочущую, утащили со сцены два гаврилы. Народ аплодировал, усиливая и усмиряя аплодисменты в разных местах зала.
ФРАГМЕНТ 11
— Нас запретят к чертовой матери, — Берта раскраснелась, поникла, только пальцы разминали тоненькую самокрутку с привычным спокойствием. — Женские болезни надо лечить электричеством.
Грабор поцеловал ее в щеку.
— Будь снисходительней. Ей недавно сделали грудь. Хочется покрасоваться. У тебя замечательное платье.
— Ты стал подозрительно вежливым.
К ним подошел подросток с подносом презервативов. Какое-то гейское общество проявляло благотворительность. Грабор взял несколько штук, поблагодарил, коротко поклонившись.
— Я стал вежливым и гигиеничным. Соблюдаю элементарные нормы.
Откуда-то сзади к подносу протолкался молодой человек, зачерпнул целую горсть. Берта оживилась:
— Какой мальчик, какой хороший мальчик.
Грабор человечно проводил взглядом ее обнаженную спину. Знакомство с Бертой он ценил, их отношения возвращали его к здравомыслию и цинизму. Порыскал глазами, но никого не нашел. Музыка не побуждала к ритмическим движениям, публика навалилась на бар, кто-то проецировал на экран с желтыми разводами абстрактные изображения. Он опять поднялся наверх, столкнулся с Мишел в проходе. Она оказалась удивительно приветливой, хотя они никогда не дружили. Вдруг обняла:
— Как я тебе?
— Мадам Бовари!
Домой возвращались с Фридом, он остался недоволен потому, что «нет любви на свете». Он рассказывал:
— Еду с пляжа, родной город-Москва, а я в шортах. Мы купались, катались… Я башляю, а меня не пускают на стриптиз. Говорят: какие красивые у вас ноги, сейчас все женщины на вас бросятся, вот ноги дак ноги, как тебе удалось такие отрастить? У них там все не как у людей.
— Нужно прилично выглядеть в неприличном месте.
— Философия! Это тебе не кабаре, не французский театр. Это балаган, шапито с повидлом! Не пускают и все. Где я возьму костюм-тройку? Я давал деньги. Не берут. Или я мало давал? И что ты думаешь? Я обматываю ноги полотенцем, похлопываю мальчикам по щекам…
