— Мне было лет семь… Хочу медленно… Стой… Мне было лет семь, и меня отправили за рассадой к соседу. Я была маленькая девочка… — Ей нравилось повторять именно это, что она была маленькой девочкой, каким бы невероятным это ни казалось сейчас, и, может быть, это заклинание превращало ее во взрослую жадную бабу. — Я была девочка, а он взял меня на руки и посадил на стол. Посадил на стол и снял с меня трусики. Мама! — она закинула руки за голову, сжав ладони в замок. — Снял трусики.
Эту фразу тоже нужно было повторить бессчетное количество раз, и Грабор, кажется, уже когда-то слышал от нее историю про маленькую девочку, которую сосед по подъезду сажает на стол и начинает целовать между ног, и о рассаде уже никто не помнит.
— Он ничего не сказал… Он так странно посмотрел только… И снял трусики… Я не понимала ничего… Я очень боялась… И смотрела на него с ужасом… Мне нравилось, что он делает… Слышишь, мне нравилось… Хочу медленно… Я была в гольфиках…
Грабор двигался с механической вдумчивостью, с основательностью, которая, должно быть, так забавна со стороны. Лизонька была монументальна, неповоротлива, в незатейливости ее позы чувствовалась предельная крестьянская простота, и Грабор выполнял то, что он должен был делать. Он слушал ее, он прислушивался. Тыкаясь в ее ощутимо костяную лобковую кость, притягивая к себе ее круглые бедра обеими руками, он чувствовал глубину бабьей утробы, в которую можно кричать и лить, из которой можно принимать на руки младенцев. Грабор и сам шептал что-то вместе с Лизой, нечто более зловещее. «Хочешь? Очень хочешь? Конечно, хочешь.» Он комментировал ее вой. Он старался избегать ласкательных суффиксов.
Неожиданно он дернулся, сел на матрасе в какой-то внимательной туземной стойке, словно перед прыжком.
— Зачем ты приехала?
Толстая недовольно зарычала, потянулась к нему.
— Сволочь, — сказала она. — Я хочу посмотреть на твое сердце. На твое слюнявое сердце. Я хочу помять его в руках, а потом засунуть его себе в пизду.
— Я хочу водки, — сказал Грабор.
— Сволочь, — повторила Лиза.
Грабор легко ударил ее по лицу ладонью. Она опять радостно вздохнула, закатила глаза и открыла рот.
— Еще!
— Не ори, пожалуйста, — Грабор заговорил правильным, сознательным тоном. — Зачем ты сюда приперлась? — Потом неожиданно толкнул ее в грудь, повалил навзничь.
— В гольфиках, — пробормотала Лизонька и заплакала. — Дальше. Хочу еще. Не бей меня. Еби.
Грабор заткнул ей рот своими губами, заглатывая все слова, которые могли родиться в ее коровьем сознании. Лизонька начала задыхаться и свистеть носом. Она пыталась рассказывать о прозрении, которое привело ее сегодня в этот дом.
— Я понимаю, — говорил Грабор. — Хорошо понимаю.
— Не понимаешь. Ты не любишь маленьких девочек. Ты сволочь. Я не познакомлю тебя с Полой.
Наступал полдень. После драки болели суставы. Положение обязывало. Весенний снегопад.
ФРАГМЕНТ 15
Постучали. Вошла соседка снизу, вошла ее задница в открытых шортах, задница молодой цветной девки, живущей с начинающим брокером. Глаза девушки были печальны. Грабор завязал пояс на халате и попробовал разделить с нею ее печаль.
— У вас ничего нет, — сказали Шорты, заглянув в ванную. — Почему так бывает? У меня залило платяной шкаф. У вас ничего нет.
— Можно я посмотрю?
Грабор спустился вниз, увидел разбросанные по полу фотографии, большой портрет влюбленных над камином. Симпатичное лицо соседки, несимпатичное лицо с усами до подбородка. Еще там на тумбочке стояло два или три слона, вырезанных из слоновой кости, детская скульптура клоуна.
— Я с ним, кажется, знаком. Стивен?
— Нет. Смотрите, что произошло. Продолжалось несколько месяцев.
Врезной шкаф на первом этаже находился прямо под ванной Грабора. Внутренние канализационные течения просочились вниз по стене, прошли сквозь штукатурку и обрушили ее на содержимое летнего гардероба девушки, заляпав все, что можно, грязной рыжей водой и грязью.
— Какие у вас хорошие платья, — сказал Грабор. — Извините. Я ничего не знал об этом. Вы очень красивая. Впрочем, извините опять.
Дома Грабор осмотрелся, попривставал на пороге: из-под него выплескивалась вода, из-под лакированной доски, из-под кафельных плиток.
— Я хочу ее, — сказала Лизонька.
Грабор поводил пальцем по ее носу.
— Как хочешь. — Крикнул: — Ты Ревекка или Ребекка? — устремляя звук в открытую дверь.
— Ребекка, — отозвалось внизу. Радостно.
ФРАГМЕНТ 16
Грабор подвигал посудой, ему нравился ее грохот. Раздвинул окна, начал стряхивать ладонью снег с подоконника. Потом вдруг что-то вспомнил, сделал из снега снежок и бросил его, стараясь попасть в ствол дерева. Внизу стояли двое мужчин в пальто и тщетно давили на входной звонок. Грабор крикнул им, что звонок не работает.
— Я могу спуститься, открыть, — сказал он.
— Спасибо. Большое спасибо.
Они поднялись вместе на второй этаж, и только здесь один из них вынул удостоверение и назвал Грабора по имени.
— Вы должны переодеться и следовать вместе с нами.
— Трогательно. Под белы рученьки?
Двое. Один миниатюрный, с длинными волосами, собранными в лошадиный хвостик, пахнущий, видно, хорошим одеколоном, в правильном галстуке, в правильных туфлях — идеальный мужчина, только маленького роста. Даже при исполнении он успел скосить один глаз на зеркало, висящее слева от входной двери. И второй: мумия, наверно, главный, тощий до безобразия, до костей, до сожжения, но, похоже, обладающий чудовищной физической силой. Полное отсутствие мимики на лице, словно эта часть тела уже отмерла или на нее была пересажена кожа с задницы. Первый передвигался по дому, второй ощупывал его взглядом. Оба были немолоды, но настолько отличались друг от друга, что их можно было принять за педерастов. Грабор решил смутить их своей красивой подругой.
— Лизонька, к нам ГПУ приехало, — сказал он громко. — Кофе? Чаю?
Мужчины громыхали по кругу. Старались менять ритм, но получалось: друг за другом. Бедные, скованные люди.
— От кофе портится цвет лица, — обратился Граб к мумифицированному человеку. — У нас есть все иммиграционные документы. Хусейн — преступник, да?
Толстяк вышла из душа. Она уже успела накраситься, уложить волосы и принять серьезный вид.
— Я его жена, более чем семь лет. Не посмеете.
Глаза мужчин становились все безыскусней.
— Этот человек холост, — отозвался Вяленый.
Когда они уходили, Лизонька пыталась попасть ногою в раструб колготок. Поцеловать Грабора не успела: парни стали действовать решительней, взяли его под руки и вытолкнули за дверь.
