— В нашем обществе говорить о Боге — это самоубийство.
— Во-первых, я говорю о духовности, а во-вторых, самоубийство — это о Боге не говорить.
— Пойми, в нашем обществе семь десятков лет атеизм был государственной доктриной. Коммунист обязан был быть атеистом. Средства массовой информации и система образования боролись с религиозным мировоззрением, его высмеивали. Общество перестанет тебя понимать, как только ты заговоришь о Боге.
— Но ведь ты коммунист, атеист, воспринимаешь.
— Я сорок лет занимаюсь научными исследованиями и потому не верю в Бога, и все мои знакомые, серьезно занимавшиеся наукой, такие же атеисты, как я. Но все же необходима ступенька, философская концепция, позволяющая всему обществу сделать правильный шаг. А такой концепции нет.
— Уже есть.
— Ты меня сегодня доконаешь. Лучше бы я не развивал в тебе способность генерировать идеи. Ну, выкладывай.
— Концепция проста, как все гениальное.
— От скромности ты не умрешь — уже утешительно.
— Как ты понимаешь, правильная постановка задачи — половина решения.
— Еще Эйнштейна помяни: "Если бы я узнал, что до конца света остался один час, я семьдесят пять процентов времени потратил бы на постановку задачи и тогда за оставшееся время наверняка решил бы ее".
— Вот видишь, а сейчас как раз такая ситуация: до конца света — рукой подать.
— Продолжай.
— Ты знаешь о том, что раньше в России в гимназиях преподавалась практическая философия?
— Предположим, и что же?
— А то, что основной вопрос философии должен иметь практический смысл — развитие человечества, а тот основной вопрос философии, который навязали нашему обществу, сейчас этой функции не выполняет, а может, и, более того, способствует его деградации.
— "Что первично: сознание или материя?" — если считать этот вопрос основным, до истины никогда нельзя добрести. Он сбивает с пути, а не освещает его. Именно такая постановка вопроса порождает сами понятия идеализма и материализма, что и используется для искусственной провокации борьбы между идеализмом и материализмом. Заметь, искусственной, а не естественной.
— Какой же вопрос ты предлагаешь считать основным?
— Тот, который имеет наибольшую практическую ценность для выживания человечества. Как ты считаешь, какой факт следует считать основным, рассматривая вопрос выживания человека, общества, цивилизации?
— Факт ограниченности человеческого восприятия.
— Верно, ограниченность восприятия ограничивает возможность влияния на события, ограниченность возможности управления собственной историей обуславливает возможность катастрофы вследствие несвоевременного учета факторов, определяющих развитие ситуации, а ускорение исторических процессов при ограниченных возможностях управления — неминуемая катастрофа. Потенциал разрушения, накопленный Россией, перейдет на другие государства, и тогда определенно начнется цепная реакция катаклизмов с самым печальным исходом.
— Если тебя послушать — положение безвыходное.
— Безвыходных положений не бывает, есть безвыходные люди, которых "производит" наша система образования, созданная на основе материалистического метода познания…
Потом мы с Курбатовым еще долго спорили и едва не поссорились.
— Вас волнует выживание человечества больше, чем судьбы ваших учителей, которым с этого учебного года будут платить вдвое меньше.
— Забота о выживании человечества и есть конкретная забота об учителе, о каждой педагогической судьбе.
— Но это же демагогия. Я так понял, что вы ничего не будете предпринимать, чтобы отменить решение правительства…
— Здесь бесполезно что-либо предпринимать. "Московский комсомолец" здесь абсолютно прав: "Бастуй, не бастуй, а все равно ничего не получишь…" Здесь я палец об палец не ударю и не намерен вступать в конфликт с сильными мира сего… Они сами себе роют могилу…
— Только в России можно встретить людей, готовых спасать черт знает кого, но которые ни за что не подадут руки униженным и оскорбленным, слабым и обездоленным…
— Вы обо мне так? Ну что ж! Я другого от вас ничего и не ждал…
Он ушел, а я думал: "И зачем я этого рыцаря чистой фантастической идеи обидел?.."
Стихия
Предсказания Назарова стали сбываться даже раньше, чем он сам предполагал.
В осеннее утро, это было седьмого ноября, в старый революционный праздник, в мою дверь с силой постучали. В смотровом глазке я увидел двух парней в черной униформе.
— Чего надо? — спросил я.
— Открывай. За картинами приехали от Инокентьева.
— Инокентьев не нуждается в моих картинах.
— Открывай, говорят, некогда нам с тобой разговоры разговаривать. Открывай, а то дверь вышибем.
— Вы что, с ума сошли? — Я подскочил к двери и подпер ее плечом, но удар был такой страшной силы, что дверь с треском обрушилась на меня. Я повалился на пол, дверь на меня, а поверх двери лежали эти два увальня. Должно быть, я сильно ушибся, так как лишился чувств, но скоро меня привели в норму, плеснув в лицо водой.
— Вставай! — говорят. — Собирай картины.
Я схватил того, кто кричал, за ноги и потянул на себя. Он выдернул ногу и сильно стукнул меня своим кованым сапогом по шее. Я снова лишился чувств. Когда очнулся, в комнате никого не было. Но не было и картин. Что-то случилось с моими ногами. Едва я стал на колени, как острая боль пронзила суставы, голова пошла кругом, и я снова свалился на пол. Сколько пролежал, не помню.
Пришел в себя от чьих-то прикосновений и от того, что услышал вдруг знакомый голос. Я открыл глаза и увидел перед собой Жанну. Рядом с нею стоял человек со шприцем в руках.
— Я — врач. Денисов Сергей Владимирович, — сказал мужчина. — Все необходимое мы вам сделаем. Серьезных повреждений нет. Вам нужен покой. Я вас сейчас покину, а Жанна Алексеевна еще побудет. Утром я приду к вам…
Он ушел. Когда я лежал без движения, то боли не чувствовал. Но стоило мне повернуться, как дикая боль давала о себе знать в ногах, в груди, в голове.
— Полежи спокойно, — сказала Жанна. — Ты, надеюсь, не возражаешь, если я побуду у тебя? — Она улыбнулась. Я боялся оставаться в одиночестве, но и просить Жанну не покидать меня не решался.
— Что произошло? — спросил я.
— Ты ничего не знаешь? За эти десять часов, когда ты был без сознания, прошла целая эпоха. В шесть утра бог знает откуда появившиеся отряды в черных униформах захватили, как положено революционной тактикой, телеграф, почтамт и здание Министерства внутренних дел. Говорят, что многие из этих бандформирований, теперь их так называют, являются работниками милиции, но пока что ничего не ясно, кроме одного: всюду вооруженные до зубов молодчики в черных униформах, они бесчинствуют. Их требования — правительство в отставку! Президента под суд! Страну возглавляет Временное Народное собрание под председательством некоего Поливанова. Заместителем его является, представь себе, Шамрай, который вместе со своей пассией Александрой Копосовой уже дважды выступал по телевидению.
