— Ленань, — повернулся он к своей спутнице.
— Да, Ви-али, — она подняла на него глаза, и ее вцепившиеся в ручку дверцы пальчики чуть ослабили хватку.
— Скажи, ты можешь увидеть в чужой голове, ну, скажем, цифры? Нам нужно будет продать эти камни. А люди, с которыми нам скорее всего придется иметь дело, доверия у меня заранее не вызывают.
— Это трунно. Ошш'ень силь'но ттарасс'а. Мало рремени, потом утта'йошш — нишш'йево нее винно.
Что ж, уже хорошо. Уже хорошо. Потому что не каждый день капитану ФСБ приходится продавать на черном рынке такие крупные камушки.
— Так вот, Ленань, ты должна мне помочь. Ирина кое-чему научила меня — я имею в виду астом.
Брови у Ленань удивленно поползли вверх.
Виталий, не отрываясь от дороги, соорудил посреди бегущей навстречу серой полосы небольшое уютное озеро и пустил от него в сторону Ленань веселый быстрый ручеек.
* * *
17 июля 1999 года. Саратов.
Перед самым въездом в Энгельс Виталий поменял на «уазике» номера. Если местные коллеги дали патрульно-постовой службе наводку, пусть гаишники не беспокоятся. Хвост ему совершенно не нужен.
Проблему с камушками нужно было улаживать быстро и тихо. Способ улаживания проблемы сомнений не вызывал. Доехав до первого — уже в Саратове — частного ювелирного магазина, Виталий припарковался, вышел вместе с Ленань из машины и в последний раз кратко ее проинструктировал.
В магазине были две девочки за прилавком и охранник в камуфляже и с кобурой на поясе. Виталий подошел к барышням.
— Прошу прощения, — начал он.
Ближайшая барышня со скучающим видом, едва озаботившись наклеить на лицо дежурную улыбку, оторвалась от кроссворда. Однако при первом же взгляде на Ленань в глазах у нее блеснула искорка интереса. Прикидывает, сколько стоило это платье где-нибудь в Лондоне или в Нью-Йорке, подумал Виталий. И как бы ей самой обзавестись чем-нибудь похожим, хотя бы за двадцатую часть исходной суммы. Столь же незамысловатым и безупречно элегантным. Открыть ей, что ли, секрет фирмы? Ивантеевская швейная фабрика. Но вслух он сказал:
— Прошу прощения. Мне хотелось бы оценить одну вещь.
— Какую вещь?
— Хорошую и очень дорогую. Я могу поговорить с вашим оценщиком?
— Почему бы и нет, — пожала плечами барышня, продолжая мерить взглядом Ленань, — пройдите вон туда, налево.
Обернувшись, чтобы кивнуть своей спутнице, Виталий обратил внимание, что и охранник тоже не отрывает от Ленань глаз. Правда, его явно интересовало как раз не платье, а то, что это платье оставляло открытым. И то, что под платьем только угадывалось. И еще он обратил внимание, что место это Ленань откровенно неприятно.
Оценщик оказался пожилым, лет шестидесяти, евреем в мятом клетчатом костюме и без галстука. Он обильно потел, и рубашка на нем была расстегнута до середины волосатой груди.
— Ну, что у вас, молодые люди?
— У нас камушки, — сказал Виталий, доставая из кармана кисет.
— Что за камушки?
Виталий развязал шнурок и выудил наугад один из бриллиантов, попутно соорудивши слева от себя астом и дав Ленань в астоме знак. Бриллиант он вынул самый крупный из тех, что попали в щепоть.
Оценщик вставил в глаз стеклышко и принялся поворачивать камушек то так, то эдак. В астоме плеснули хвостами и зависли над поверхностью две крупные серебристые рыбы. Виталий послал свою тень взять их. Астом исчез. Ленань с усталым видом опустилась в стоящее у стены кресло.
— А позвольте вас спросить, молодые люди, — оценщик поднял на Виталия глаза. — Откуда у вас такая вещь?
— От бабушки досталась. В наследство.
Виталий все еще никак не мог прийти в себя. Ленань просигнализировала ему — двести. Двести тысяч долларов. Даже если им удастся выручить за него половину этой суммы, на один этот камень можно будет скупить все аптеки города Саратова.
— Хорошая у вас была бабушка, — оценщик снова склонился над камушком.
— Большевики в свое время не нашли. А бриллианты — семейные. Старые бриллианты.
— Да, огранка не новая. И не российская. У нас так не умеют. Но это и не «Де Бирс», и не Амстердам. Вы, часом, не знаете, откуда у вашей бабушки…
— Давайте ближе к делу, — перебил его Виталий.
— Давайте, давайте, — тут же согласился оценщик. — Я могу предложить вам за этот камень, ну, скажем, тридцать тысяч.
— Мало, — сказал Виталий.
— Подумайте, подумайте, молодой человек. Это же тридцать тысяч. Это же тысяча двести долларов. И никакого налога…
— Так вы о рублях говорите? — проговорил Виталий. — Лена, пойдем отсюда. В этой шмуклевальне малахит от мельхиора не отличают.
— Погодите, погодите, молодой человек. Я беру свои слова обратно. Я готов дать настоящую цену.
Виталий обернулся и поднял бровь.
— Я дам вам восемь тысяч долларов. Нет, восемь пятьсот. Но выше я пойти не могу. Вы поймите, если сделку пропускать через официальные бумаги…
— Слушайте, папаша, — в голосе у Виталия послышались вкрадчивые интонации причерноморского налетчика. — Ваш бизнес липовый. Если вы не знаете настоящую цену вещи, вы сидите не на своем месте. Если вы знаете настоящую цену вещи, но пытаетесь втереть мне очки, я могу обидеться, поскольку вы делаете это очень настойчиво. А если я обижусь, то валет со ржавым шпалером вам никак не поможет. Папаша, я знаю настоящую цену этой вещи. И не только ей. У меня таких есть и кроме этой. Этой настоящая цена будет двести тысяч зелеными.
Оценщик ошарашенно вскинул на него глаза.
— Но вы же понимаете…
— Я все понимаю. И еще я очень спешу. А потому могу из чистой любезности, пока вы мне окончательно не разонравились, продать ее вам — или через вас, если у вас нет таких бабок, — ну, скажем, за сотню. Но не ниже. Вы это усвоили, папаша?
— Да, вы правы, вы, конечно же, правы, — засуетился оценщик. — И в цене, и в том, что у меня таких денег нет. Ни при себе, ни вообще. Но если вы согласитесь немного подождать, я могу свести вас с очень богатыми и порядочными людьми. У них хватит денег и на этот камушек, и на другие тоже. Мне нужны два дня…
— Я же сказал вам, папаша, что очень тороплюсь. И при ваших пусть даже пяти процентах навара — это если я отдам его за сто пять, я думаю, есть смысл суетиться.
— Понял, понял. Тогда — тогда сегодня, я могу созвониться с ними сегодня. Я могу созвониться с ними прямо сейчас. Погодите немного. Посидите здесь. Я на пять минут. Буквально на пять минут.
Не было его минут двенадцать.
Он влетел потный, шумный, улыбающийся.
— Все договорено, — с порога сообщил он, — если хотите, можно ехать прямо сейчас. Нас будут ждать через полтора часа. Тут недалеко. По дороге заедем куда-нибудь, перекусим. Плачу я. Вы — мои гости. И еще раз — извините великодушно за нелепую сцену, которую я перед вами тут разыграл. В наши дни не отличишь порядочного человека от какого-нибудь… — Он запнулся. — Вы, конечно, на машине?
